Сергей Марков - Юконский ворон

Отец Яков жил в верхнем этаже дома, внизу помещались больница и аптека. Загоскин, гуляя по крепости, увидел голову отца Якова в окне: он любовался сценой изгнания любителей рома из больницы.

— Благословен грядый во имя господне! — воскликнул отец Яков, заметив Загоскина. — Заходи, Лаврентий Алексеевич, не стесняйся!

Священник встретил гостя на пороге. Отец Яков был небольшого роста; седые волосы, заплетенные в косу, голубая рубаха в белую горошину, черная жилетка, гусиное перо за ухом — таким он предстал перед гостем.

— Да к руке можешь не подходить — благословлять не буду, сейчас я в домашнем виде! — благодушно сказал священник. — Вот так лучше. — Он сжал сухой маленькой рукой большую ладонь Загоскина. — Садись. Сейчас — я только до точки допишу… — Он вытащил из-за уха перо и сел за стол. — Погляди пока книги.

Загоскин придвинул к себе стопку книг. Это были новинки последних лет.

«Указатель пути в царствие небесное; поучение на алеутско-лисьевском языке», — прочел Загоскин и улыбнулся.

— Занятный путеводитель у вас, отец Яков.

— Ну, ты у нас афей известный, — откликнулся священник, поскрипывая пером. — Рассеиваем мрак идолопоклонства, несем свет истинной веры грубым дикарям.

— И воссиял свет невечерний на Алеутских островах, — с чувством произнес отец Яков. — Это сложено в честь нашего преосвященного, но как бы про всех нас, здешних духовных…

Остальные книги были все в том же роде: краткий катехизис на алеутском языке, извлечения из священной истории, молитвы, переведенные на туземные наречия.

— Готово! — сказал отец Яков, вытер тряпочкой гусиное перо и отодвинул бумаги. — Теперь мы за твой приезд можем выпить. Давай по-холостяцки здесь соберем, не будем попадью мою беспокоить. Я сейчас…

Вскоре отец Яков восседал рядом с Загоскиным за большим столом посреди кабинета.

— У нас в семинарии эти дела выходили покрепче, пожалуй, чем у вас во флоте, — говорил отец Яков, показывая на ромовую бутылку. — А ну, давай за его величество короля гавайского Томеомео Третьего! Пьем от его щедрот. Лекарь внизу, поди, от зависти зубами щелкает — мало ему досталось. Ну, а нам-то уж — в первую очередь. Ну и ром — затылок ломит! Знаешь, что я сейчас делал? — оживился священник. — Рождественский тропарь на колошенский язык перевел.

Загоскин даже стакан поставил обратно на стол от изумления.

— Это вы серьезно, отец Яков?

— А как же. Хочешь, прочту? Хотя подождем. Трудно только: «волхвов» никак не переведешь, нет у колошей такого понятия — «волхвы». Ну и пришлось строчку пустую оставить — потом додумаю.

— Вы меня извините, дело не мое, — резко сказал Загоскин, — но прежде чем индейцам преподносить рождественский тропарь, им бы хоть муки да других каких припасов дать. Да не только индейцы! Лукин и Глазунов без хлеба сидят.

— Э, что ты ноешь, Лавруша! — И отец Яков, уже захмелевший, погрозил пальцем. — Это — чистое афейство, и — хуже того — повторяешь ты аббата Рейналя. Вон он, голубчик, у меня направо на полке стоит, перевод Городчаницова. А сей Рейналь, если ты хочешь знать, опаснее Вольтера. Вот ты каких мыслей набрался… «Философическая и политическая история о заведении и коммерции европейцев в обеих Индиях, сочиненная аббатом Рейналем», — прочел священник наизусть название книги. — Смотри у меня! Ты и у святого причастия не бывал, хотя трудно с тебя взыскать — ты все бродил где-то.

— Не мог же я у Лукина причащаться, батюшка, сами посудите, — улыбнулся Загоскин. — Кстати, послушайте как он там эскимосов крестит. — Он вытащил из кармана малиновые святцы.

— Ты к вопросам веры с усмешкой относишься, — сердито сказал отец Яков. — Ничего смешного тут нет. Лукин — достойнейший ревнитель христианства на Аляске.

— А вы послушайте, что ваш достойный ревнитель творит. — И Загоскин рассказал всю историю с именами, которых нет в святцах.

Священник задумался. Он. Видимо, не знал, что ему делать — улыбаться или сохранять суровый вид до конца.

— Лукин это из ревности к вере сделал, — назидательно сказал отец Яков. — Но не совсем складно получилось, конечно.

— А я их взял и перекрестил всех, — весело сказал Загоскин и налил себе рому.

— Как так? — опешил священник.

— В троицын день… Всех до единого. Если хотите — я вам рапорт составлю. Вот имена их новые записаны.

— Какое ты право имел на это?

— Такое же, какое и Лукин…

— Лукин, Лукин… Он к принятию священного сана давно готовится — всей жизнью своей, подвижничеством. Он, яко Стефан Пермский и иные смиренные проповедники первые, варваров просвещает.