Том Холт - Песенка для Нерона

Найти дубильный двор на Долгой улице оказалось совсем нетрудно. Всего-то надо было выбраться на Долгую улицу и вдохнуть. Убейте меня, не понимаю, как окрестные жители терпят рядом что-то столь вонючее, но таков уж Рим: величественные здания поднимаются из трущоб и грязи, как аристократ из канавы. В общем, мы нашли дубильню, и по обе стороны от нее стояли дома, с виду вполне достойные служить бандитской берлогой, хотя никто из нас не представлял, как она вообще должна выглядеть.

— И что теперь? — услышал я вопрос Александра снизу, из-под пола. — В дверь постучим?

Я отдернул штору.

— Ладно, — сказал я. — Теперь давайте найдем второй.

Понятия не имею, почему они меня слушались, но они слушались. Второй дубильный двор располагался на другом конце улицы, и по бокам его располагались практически идентичные первым здания. Я уже собирался сдаться, когда увидел кое-кого знакомого.

Очень полезный дар — память на лица. Конечно, без него в нашем деле не протянуть дольше месяца: ты должен обладать способностью узнать человека мгновенно, увидев его уголком глаза за пятьдесят шагов, и вспомнить, что он стоял в толпе, когда ты проворачивал такую-то и такую-то аферу в таком-то и таком-то городе и потому крайне не умно повторять тот же самый фокус у него на виду. В общем, я видел того парня всего лишь долю секунды, но сразу понял, что в прошлый раз встречал его на постоялом дворе, где меня держал Аминта, и парень этот был одним из людей Сицилийца.

— Стоп, — сказал я. — Мы на месте.

Я отогнул уголок шторы и проследил, куда тот чувак направляется. Я видел, как он пересек улицу, подошел к воротам большого старого дома, немного помедлил, оглядываясь кругом, а затем стукнул в дверь четыре раза: так-тап-тап-ТАМ. Дверь открылась, он юркнул внутрь, дверь захлопнулась; на все про все ушло столько времени, что можно успеть съесть виноградину. Вот удача-то, сказал я себе.

— Что с Бландинией? — спросил Хвост, когда я выбрался из своего передвижного орлиного гнезда и рассказал, что высмотрел. — Нельзя оставлять ее в паланкине. Что, если она очнется?

Я вздохнул.

— А можно еще раз ее приложить? — спросил я.

— Вообще-то нет, — ответил Александр тоном опытного врача. — Эффект от удара по башке, как это называется — не кумулятивный. Я имею в виду, нельзя просто подкреплять удар небольшим щелчком каждые два часа, чтобы он сохранял свежесть.

Я задумался, и придумал решение не так чтобы очень гениальное, но посмотрел бы я на вас, если бы попытались выдать что-нибудь получше на лету, когда большая часть мозга забита страхом смерти.

Представьте, что вы привратник, хорошо? Вы сидите в своей норе, размышляете над своими привратническими заботами, как вдруг в дверь начинают лихорадочно колотить. Вы поднимаетесь, собираетесь с мыслями, отодвигаете маленькую заслонку и спрашиваете, что это еще, блин, за переполох?

Сквозь щель в двери вы видите остролицего маленького грека, а за его спиной — двух страшилищ с девицей на руках, которая выглядит не особенно свежо. Скорее она безжизненно висит на поддерживающих ее здоровяках.

— Открой долбаную дверь, — шипит остролицый тип. — Давай, люди же пялятся.

Его требовательный тон вгоняет вас в легкую панику, но существуют приказы, один из которых гласит: не открывай никому, кого не знаешь.

— Да кто ты такой? — спрашиваете вы нервно. Остролицый выплевывает цепочку греческих имен. Для вас они совершенно ничего не значат. Мягко говоря, вы в затруднении. С привратника могут спустит шкуру, если он позволит войти чужакам, и то же самое произойдет с ним, если он заставит ждать важных посетителей.

— А она кто такая? — спрашиваете вы.

Один из костоломов на заднем плане интересуется, какого хрена они тут торчат; голос у него недовольный. Грек смотрит на вас и говорит:

— Тебя, блин, это не касается. Быстро открывай!

Разумеется, ситуация все сильнее напоминает привратнический кошмар — и так плохо, и эдак нехорошо — и никаких критериев выбора. Вы начинаете объяснять, как вам жаль, но:

— Тебе, твою мать, через минуту станет охренеть как жаль, — говорит остролицый, — если ты не откроешь свою проклятую дверь! Ты очутишься на свежем воздухе с мотыгой в потных ручонках, если наш Стримон услышит, что ты держал это яблочко на улице, пока ее добивала лихорадка.

В этот момент девица жалобно стонет (возможно, первый полезный поступок в ее жизни, и совершила она его только потому, что пребывала без сознания и понятия не имела, что происходит), а внутренний голосок заявляет: давай, они точно здесь по праву — разве найдется во всем городе хоть один псих, который попытается проникнуть в этот дом обманом? И вы со всем проворством отодвигаете засовы и распахиваете двери так быстро, как только можете, а один из здоровяков сует вам в руки девицу в отключке и говорит: