Том Холт - Песенка для Нерона

— Если бы я был знаменитым гладиатором, лучшим гладиатором в мире, как вы, и если бы у меня был верный поклонник, которой боготворил землю, по которой я ступаю…

Александр тихонько всхлипнул, как голодный пес, но я продолжал.

— Если бы он оказался в смертельной опасности, я бы уж попытался спасти его, вместо чтобы стоять и ныть. Он верил в вас обоих. Он все время о вас говорил, знаете? — да как вы были хороши, да как он мечтал познакомиться с вами, все в таком духе. Я уверен, когда его тащили прочь, он думал: ничего страшного, Александр и Юлиан придут на помощь…

Это добило Александра. Он разрыдался, роняя огромные слезы в мою фасоль.

— Я знаю, — сказал он. — Боже, я опозорен. Это правда, мы испугались. Когда так давно не выходишь на арену, забываешь, что это такое, как страшно становится при виде остро заточенного металла. В те времена, когда я еще сражался, каждый раз выходя на песок я так трясся, что едва мог удержать меч. Но к этому привыкаешь, перестаешь замечать и как-то проходишь через все, пока не наступает следующий раз. Но это было десять лет назад, Бога ради, а бить людям морды по темным переулкам — совсем другое дело; это не то же самое, что свежезаточенный меч в руках ублюдка, который собирается тебя убить. Когда эти парни заявились к нам на кухню с мечами, мы испугались, вот и все.

Мне подумалось, что я серьезно рискую — мне вот-вот понравятся эти два психа — но размышлять не перестал. Я сказал себе: Бландиния ошибалась в этих двоих; она считала их не более чем парочкой головорезов. Но только они не такие, они похожи на Луция Домиция больше, чем кто-либо еще. Под могучими мускулами и шрамами скрываются деликатные и чувствительные натуры; они артисты. Так кого они послушают, когда все встанет раком — меня или ее?

— Все в порядке, — сказал я, и они посмотрели на меня, как утопающие на веревку. — Я все понимаю. Это не ваша вина.

Я не особенно часто сталкиваюсь с благодарностью, особенно с благодарностью, адресованной лично мне. Забавное ощущение, испытываешь одновременно самодовольство и чувство вины, как будто афера удалась.

— Спасибо, — сказал Александр. — Спасибо тебе за эти слова.

Я кивнул.

— Не переживай, — сказал я. — Все в порядке. Ладно, вы собираетесь мне помочь или что?

Они призадумались, но лишь на секунду.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Хвост.

— Мне казалось, это очевидно, — ответил я. — Мы должны выбраться отсюда и спасти Луция Домиция.

Вид у Хвоста стал озадаченный.

— Это кто? — спросил он.

— Нерон Цезарь, идиот, — рявкнул Александр, не поворачиваясь. — Но погоди-ка. Мы ведь даже не знаем, где он.

Я посмотрел на него суровым, твердым взглядом.

— Но можем узнать, — сказал я.

— Узнать? Как?

— Ну, — сказал я, — вы можете взять эту суку за горло и давить, пока она не скажет. Это должно сработать.

Предложение им почему-то не понравилось, так что я продолжал:

— Или же вы можете сходить и спросить Стримона, если думаете, что так проще. Лично я бы попытал удачу с Бландинией.

Они некоторое время поразмыслили над вариантами.

— Ладно, хорошо, — сказал Хвост. — Жди тут, мы скоро вернемся.

Они ушли тем же путем, каким и пришли, а поскольку мне было нечем заняться, я занялся плечом барашка по-этрусски. Он был неплох, только остыл.

У Бландиния по сравнению с прошлым разом самоуверенности поубавилось; она пребывала в совершеннейшей ярости, но при этом была страшно напугана. Думаю, она поняла, что повара не настроены шутить. С чего она так решила, я не знаю, хотя, возможно, гигантские пальцы Хвоста, сжимавшие ее горло, могли и навести ее на определенные подозрения.

— Вы рехнулись, — сказала она несколько сдавленным голосом. — Вы все. Если вы немедленно не прекратите, вы покойники.

Я, конечно, тут же перепугался, но, к счастью, Александр с Хвостом не были такими трусами, как я. Но я никогда и не утверждал, что я храбрец.

Совсем наоборот.

— Говори, где он, — сказал Александр. — А то голову оторву.

Вы знаете, мы то и дело что-нибудь такое говорим: я тебе башку оторву, я вобью тебе зубы в глотку, я тебе глаз на жопу натяну, но на самом деле эти выражения означают обычно примерно следующее: наверное, я смогу причинить тебе некоторый ущерб, а с другой стороны, может, и не смогу. Но когда эту фразу произносил Александр, становилось совершенно очевидно, что он именно так он и сделает. Ему было достаточно кивнуть, чтобы Юлиан чуть напрягся, сломал ей спину, крутанул — и долой голова, как печать с горлышка. Мне даже стало нехорошо, но за развитое воображение приходится платить.