Альфред Дагген - Деус Вульт!

— Есть и другой выход, — медленно проговорил Роберт, осторожно подыскивая слова. — Совсем не обязательно покидать знамена герцога открыто. Когда войско выйдет в поход, ты мог бы сказаться больным и заявить, что не в состоянии ехать верхом. Бог свидетель, граф Тулузский проделывал это неоднократно. Получив отсрочку на несколько месяцев, ты спокойно вступишь в городской гарнизон. Если есть время, лучше не доводить дело до явного разрыва. Я скажу князю, как ты собираешься поступить, и он прибережет для тебя лен.

Это двусмысленное предложение окончательно взбесило Рожера. Устав от бесконечных уговоров, он яростно выкрикнул:

— В последний раз говорю: я не собираюсь ни нарушать присягу, ни отлынивать от нее под предлогом болезни! Кузен, если будешь продолжать в том же духе, я подумаю, что ты недостоин звания рыцаря. Должно быть, ты набрался этих мыслей у своей родни по материнской линии!

Лицо Роберта побагровело. Итальянские норманны очень болезненно относились к намекам на их происхождение с материнской стороны, потому что первые завоеватели частенько заводили себе настоящие гаремы арабских наложниц.

— Побереги шкуру, а не то я покажу тебе, кто из нас настоящий норманн, англичанин паршивый! — заорал он.

Рожер вскочил, сжимая кулаки, и угрожающе зарычал. Юноши стояли лицом к лицу, дрожа от злобы, и только тут Анна заметила, как они похожи. Она затрепетала от предчувствия беды. Оба были без оружия, но еще миг — и они схватятся за ножи, и уцелевшему придется предстать перед судом герцога.

— Мул вонючий! — крикнул Рожер, радуясь, что вспомнил бранное выражение, которое подцепил в Италии во время первой зимовки. Там этой кличкой называли детей-полукровок, родившихся от западных отцов и восточных матерей (как известно, мул — плод союза осла с кобылой).

Видно, он наступил на больную мозоль. Роберт отпрянул и оглянулся в поисках оружия. В углу хижины стоял крест, на который Рожер вешал свои доспехи. На маковку были надеты оберк и шлем, а на двух колышках, опираясь о них гардой [57], висел вынутый из ножен меч. Роберт шагнул к нему, но Анна оказалась проворнее; поднявшись на ноги в самом начале ссоры, она бросилась вперед, спиной заслонила меч и раскинула руки. Секунду Роберт смотрел ей в лицо, потом занес кулак… Тем временем Рожер вырвал из-за пояса нож. Все трое застыли на месте, следя друг за другом. Первым опомнился Роберт. Он опустил руку, прижал ее к груди и поклонился Анне.

— Я не могу ударить тебя, госпожа. Я не из этих англичан, которые бьют женщин. А теперь, сир, могу я покинуть ваш кров, не опасаясь, что вы вонзите нож мне в спину, едва я повернусь?

Рожер пришел в себя. Он не смел убить христианина в собственном доме: мало того, это значило не только нарушить правила гостеприимства — единственным свидетелем происшедшего будет только его собственная жена. Весь лагерь назовет это убийством. Он заткнул нож за пояс и сложил руки на груди.

— Можешь не беспокоиться, кузен. Иди и больше никогда не возвращайся, а если все же надумаешь, то сперва пришли священника, чтобы он помирил нас. Ты свободен.

Показывая, что настроен мирно, он повернулся спиной к двери, подождал, пока та не захлопнулась, а потом подошел к жене и опустился перед ней на одно колено.

— Да благословит тебя бог, госпожа, — сказал он. — Я знаю, ты спасла мне жизнь. Если бы мы стали драться за этот меч, один из нас неминуемо был бы убит, а другой предстал бы перед судом. Прости меня за то, что я вчера побил тебя, хотя ты того и заслужила, а у мужа есть право наказывать жену. Но я навсегда запомню твою нынешнюю отвагу. Надеюсь, что отныне мы станем жить дружно, как и подобает мужу и жене.

Он был еще очень молод, туповат и не понимал, как глупо просить у жены прощения за то, что сам продолжал считать справедливым. Но Анна обрадовалась возможности примирения, пусть даже и на время.

— Не беспокойся, милый муж, — ответила она самым любезным и чарующим тоном, на какой была способна. — Что до спасения твоей жизни, как ты изволил его назвать, то это пустяки. Я просто испугалась, как бы Роберт не испортил твои доспехи. Он, конечно, мерзавец, но не способен убить безоружного. Кроме того, он слишком хорошо воспитан, чтобы ударить женщину!

Напоминание о выволочке заставило Рожера поежиться, как и было задумано. Ему не оставалось ничего другого, как посвятить остаток вечера восхвалению смелости и преданности жены и проявлениям такой куртуазной любви, которую он только мог вообразить.