Жорж Бордонов - Вильгельм Завоеватель

Вид у меня был до того изможденный и жалкий, что меня сразу же без расспросов впустили.

Умывшись, поев и отдохнув, я принял участие в мессе, стоя на коленях вместе с тамошними монахами. Не знаю, что тогда произошло в моей душе. На меня как будто снизошло прозрение: я понял, что существует только одна истина и только один повелитель, достойный вечного поклонения и почитания. Внутренний голос сказал, что мои злоключения с сарацинкой, закончившиеся ее предательством, были ниспосланы свыше, дабы через испытание указать единственный путь, приведший меня сюда.

Я тут же излил свою душу старику монаху, коему было велено ухаживать за мной. Он охотно выслушал меня, потом обнял и поспешил передать мои откровения настоятелю.

Настоятель, сухопарый высокий человек, лысый, как колено, если не сказать больше, с очень бледным, аскетичным лицом и пламенным взором, не заставил себя долго ждать. Он в учтивых выражениях пригласил меня к себе и попросил рассказать все, что со мной приключилось, но только без утайки и без всякого стеснения. Почем мне было знать, что таким образом он хотел облегчить мне душу, а заодно удостовериться, насколько искренним было мое желание облачиться в черную ризу.

— Чтобы служить Господу, брат мой Гуго, — сказал он, выслушав меня, — надобно прежде иметь чистосердечную и неугасимую веру в Него, а не просто мимолетное желание, вызванное утратой земных услад. Перед теми, кого привели в наши стены любовные муки, поруганная гордыня, потеря земных утех, столь ими вожделенных, мы открываем двери не только с любовью, но и с оглядкой. Куда реже привечаем мы юношей, едва вступивших в пору цветения. Сказать по правде, мы отдаем предпочтение тем, кто глубоко выстрадал свою веру и по собственной воле отрекся от мирской жизни, а не тем, кто поддался мгновенному искушению из-за того, что был изгнан из мира. Однако я не прогоняю тебя, а хочу подвергнуть испытанию в миру, куда ты возвратишься, дабы укрепиться в вере своей. Как знать, быть может, семена благочестия и впрямь произрастут в душе твоей. И тогда ты вернешься в Сент-Эвру. Но запомни, наша достославная обитель, пристанище смиренных, не для тех, кто гоним одним лишь отчаянием.

— Так что же мне надобно делать?

— Ты оруженосец герцога Вильгельма. Сей воистину правоверный повелитель с благословения нашего Папы собирается в поход в Англию, дабы утвердить нашу веру на этой земле, населенной варварами, и наказать повинных в клятвопреступлении. Для выполнения этой богоугодной миссии ему нужны верные сподвижники. Так что ступай за ним, ибо сие есть долг твой.

— Сир настоятель, могу ли я еще кое о чем вас просить? Скажите мне как человек просвещенный, неужто сарацинка моя и вправду коварная колдунья? Посоветуйте, как мне относиться к ней, ежели однажды я ее повстречаю?

— Пускай чудесное провидение укажет этой заблудшей душе праведную стезю, поучая ее с участливостью и долготерпением, равно как силой примера, так и слова.

И вот, немного успокоив меня и снабдив грамотой, где опоздание мое оправдывалось обстоятельствами, принудившими меня задержаться в Сент-Эвру, он отослал меня назад к Вильгельму. У кромки Экувской чащи я в последний раз бросил взгляд на благословенную обитель. Огромная и мрачная, она возвышалась на холме, словно истинная крепость Господня, и ее суровый вид вновь вверг мою душу в смятение. Вернуться туда мне так и не было суждено, хотя позднее я унаследовал неподалеку от нее крохотный домен под названием Лавиконте.

Я чувствовал себя безмерно виноватым, и мне страсть как боязно было являться к сиру Вильгельму. Подготовка к походу близилась к завершению. Во внутренних дворах замка и снаружи, за крепостным валом, собралось несметное войско.

— Поторопись же, — сказал мне при встрече Герар, — и выше голову. Герцогу сейчас не до тебя, у него хватает заботи поважнее. Нет, ты только погляди — сколько народу, тьма-тьмущая! Даже глазам не верится…

— Но, Герар, я не решил, как же мне быть… Если я сейчас надену черную ризу, выходит, я стану изменником?

— Да выкинь ты свою ризу из головы! С ума, что ли, спятил?..

Герцог уделил мне всего лишь несколько мгновений. Прочитав короткое послание настоятеля, он усмехнулся:

— Неужель среди черноризников обо мне ходит настолько дурная слава, что даже сей приор просит, чтобы я не наказывал тебя?

— Сир Вильгельм, я опоздал не из трусости. Мне не страшны ни морские волны, ни воины Гарольда. Но…

— Я понимаю, это «но» — твоя тайна, и мне знать ее не обязательно…