Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Выстоять и победить

— Что, капитан, дальше будем делать? Сможете командовать?

— Смогу: уже оклемался малость.

Наверху несколько притихло. Лишь минометы долбили мерзлую землю в полукилометре от школы.

— Это у меня второй такой случай, — говорил Логунов, жадно глотая махорочный дым. — Первый раз тоже самое: свалились в подвал они с одной стороны, мы с другой, подвальчик маленький, наверху бомбят, сидим, смотрим друг на друга, курим, ждем… Они нам сигареты предлагали, но мы ни-ни… Когда бомбежка закончилась, я им говорю: «Вэк!» — мотайте, мол, отсюда к такой матери! И они пошли. С опаской, но пошли. До сих пор жалею, что отпустил: благородство решил проявить. И перед кем? Какое к ним может быть благородство? — воскликнул Логунов, точно сейчас окончательно осмыслил недавнее прошлое. И сам же себе ответил со злой решительностью: — Никакого! Бить, бить и бить! Чем попало и где только можно. — Помолчал немного, продолжил, будто оправдываясь перед Матовым: — Видели бы вы, товарищ подполковник, что они творят с гражданскими! Во-первых, раздевают чуть ли ни до гола и на себя напяливают. А если что не по ним, не просто убьют, а изуродуют так, что и не признаешь человека. А все от ненависти. Они-то думали, что надавят — и мы за Волгу драпанем. А мы не драпаем и не драпаем. И чаще всего не так немцы лютуют, как всякая там сволочь: хорваты, венгры и прочие. Я так понимаю, что для немца эта война как бы необходимость, а все остальные поперлись с ними в Россию, чтобы нажиться, нахапать чего-нибудь. А нахапать-то нечего. И назад не уйдешь. Вот и зверствуют, сволочи…

Из угла позвали:

— Товарищ капитан! Вас к телефону!

Логунов тяжело поднялся, некоторое время стоял, покачиваясь, затем пошел, держась одной рукой за стену. Слышно было, как он говорит короткими фразами:

— Да, держимся. Подполковник? Здесь подполковник. Есть! Есть! Есть!

Вернулся к Матову, сел, заговорил, но не как всегда, а с большими паузами, точно ему что-то мешало:

— Вас спрашивали… Сам Чуйков… беспокоится. Велено вам вернуться… в штаб… армии. Сейчас к нам… пополнение… подбросят, обед… обещали… принести. Еще поживем. Так и передайте… своему начальству… в Генштабе: Сталинград стоит и стоять будет… до конца.

— Как вы себя чувствуете, капитан? — спросил Матов, заглядывая в глаза Логунову.

— Нормально… Вернее, почти нормально… Идите, подполковник… пока тихо. А то опять… начнется — не выберетесь. — И крикнул в темноту: — Мамедов!

Из серой дымки показался младший сержант Мамедов, остановился в двух шагах.

— Вот что, Мамедов, проводи подполковника до штаба дивизии. Скажи там… Впрочем, ладно, ничего не говори… Приведешь сюда пополнение и… и обед… чего-нибудь горячего… люди давно не ели горячего.

Матов встал, протянул руку, капитан свою, поднялся на ноги, не выпуская руки Матова.

— Ну, как говорится, до встречи в Берлине.

— Договорились, — и Матов, тиснув руку Логунова, повернулся и пошел вслед за Мамедовым.

— Подождите немного, товарищ подполковник, — попросил адъютант командующего Шестьдесят второй армией. — Командующий занят…

В это мгновение дверь «кабинета» командующего с треском распахнулась, и на пороге возникла полусогнутая фигура в офицерской шинели, но без шапки. Офицер пятился, мелко перебирая ногами, прижимая к бедрам руки, а над ним возвышался генерал Чуйков, мелькали его кулаки.

— Я тебя, сволочь, под трибунал отдам! Собственной рукой застрелю! — кричал Чуйков, нанося удары по голове офицера. Увидев Матова, Чуйков остановился, вскрикнул: — Пшел вон, с-скотина! — и скрылся за дверью.

Офицер повернулся разбитым лицом к Матову, покривился и бросился вон из штаба.

Матова эта картина потрясла до такой степени, что он как стоял возле стола дежурного, так и остался стоять, не зная, оставаться или уйти.

Адъютант командующего бросился к двери, открыл ее, заглянул, протиснулся внутрь, будто что-то мешало открыть дверь пошире. Через пару минут вернулся, произнес извиняющимся тоном:

— Командующий просит вас, товарищ подполковник.

Матов вошел, начал докладывать, но Чуйков, стоящий возле стола, махнул рукой, произнес:

— Мне уже доложили. Говорят, стреляли из пулемета?

— Пришлось, товарищ генерал.

— А я вот… — начал Чуйков, разглядывая в кровь сбитые костяшки пальцев, и замолчал. Торопливо затянувшись дымом папиросы и выдохнув его, продолжил: — Одни воюют умно, изобретательно, дорожат своими людьми, другие кладут их в лобовых атаках… Видели? — спросил, уставившись жгучими глазами из-под лохматых бровей.