Жорж Бордонов - Копья Иерусалима

Он оставил подле себя только Триполи, да и того вскоре отпустил. Рука Жанны сжала мое плечо, она прошептала:

— Ты слышишь, как ясен его голос?

— Это чудо!

— Бедный Гио, это чудо конца!

Он говорил:

— Триполи, будьте бдительны! Не обманитесь переменчивостью поведения моей сестры, не попадитесь в ее ловушки. Она лжива и скрытна, она ненавидит меня. Постарайтесь, чтобы королевство не оказалось втянуто в бесполезные войны.

— Мне дорог мир, так же, как и вам.

— Я знаю это, но для воинственного рыцаря искушение слишком велико; именно им смущает нас демон… Сделайте так, чтобы к совершеннолетию Бодуине получил свое наследство полностью. Вы отвечаете за это перед Богом!

— Я отвечаю за это, мой государь.

— Тогда приступайте к вашим обязанностям, граф Раймон. Недостатка в работе у вас не будет. Возьмите печать королевства… Возьмите также этот ключ от шкатулки, где хранятся мои договоры, а также официальная и секретная переписка с западными и аравийскими князьями. Через нее вы поймете мои намерения и способ правления.

— Я не отступлю от него!

— Дай-то Бог.

После ухода Триполи он расстроился и заволновался.

— Патриарх Ираклий отсыпается после вчерашних возлияний, моя мать делает вид, что не замечает моей агонии. Она затаилась где-то и придет рыдать и причитать только над моими останками… чтобы наказать меня. Изабелла здесь, во дворце, но тоже не желает прийти… Какое одиночество, разве я хотел и заслужил его?..

Жанна ответила:

— Мой король, вы не один. Как всегда, мы с вами.

— Кто еще с тобой?

— Оруженосец Гио.

Король повернул голову и протянул ко мне обрубок руки:

— Мой верный друг, Гио, вместо благодарности я попрошу у тебя еще об одной услуге. Но я уверен, что твое великодушие неисчерпаемое.

— Говорите, государь. Я согласен на все заранее.

— Проследи за тем, чтобы Жанна ни в чем не нуждалась. Следи за ней, ибо что с нею станется без меня? Те, кто оставил меня в такой час, унизят, сожрут ее. Я не хочу, чтобы она попала… чтобы ее отвели… Жанна, надо ли говорить это Гио?

— Надо, мой король.

— Ухаживая за мной, она заразилась от меня проказой. Она считает так, по крайней мере. Но я не видел ни единого следа ее болезни. Да, я уже давно ослеп! Я не хочу, чтобы ее отвели в дом прокаженных, ей надо доставить мирное убежище с садом, где бы она гуляла и молилась совсем одна. Ты, Гио, будешь относить туда пищу, навещать ее и говорить с ней. Возьми это золото на расходы. Я знаю их, они не оставят ей ничего.

— Я так и сделаю, государь. Все будет, как вы хотите.

Стон вырвался из его груди. Его тело мученика несколько раз содрогнулось. Жанна осторожно стирала пот с этого лица, напоминавшего теперь погасшие угли, подернутые пеплом. Чувствуя прикосновение ее пальцев, умирающий затих. Что-то напоминающее улыбку скривило его распухшие губы. Он проговорил еще:

— Мне жаль покидать тебя. Это единственная моя боль.

— Не стоит того, мой государь.

— Дашь ли ты мне еще услышать в твоих устах сладкое имя супруга, назовешь ли ты меня снова своим мужем? Пусть это будут последние слова, что услышу я на этом свете!

— Бодуэн, мой нежный супруг, сегодня же ты пребудешь у Отца твоего предвечного. Власть твоя превзойдет наше земное разумение.

— О, Жанна, нежнейшая моя жена, говори, говори еще!

— Когда ты позовешь меня, всем сердцем, что любит тебя, и всем существом, что тебе обещано, я устремлюсь к тебе. И тогда, рука об руку, мы сможем возблагодарить Господа Бога за милость, оказанную нам.

— Какую же, моя возлюбленная?

— За то, что Он дал нам возможность любить друг друга вечно, вне всякой плоти!

— О, нежная, нежнейшая подруга моя навеки…

И пока произносил он эти слова, душа его рассталась с телом. Подобно веселому жаворонку, трепеща крылышками взмывающему поутру навстречу солнцу, она отлетела от нас…

В этом месте Гио всегда не хватало дыхания. Чувства и воспоминания одолевали его. Слезы поблескивали у него на ресницах и стекали по щекам. Он складывал руки. Отзвук немой молитвы замирал на его беззвучно шевелящихся губах. Он погружался в молчание, и никто не осмеливался прерывать его; каждый оставался наедине со своими мыслями и размышлениями, не сводя глаз со странного человека, столь глубоко погруженного в воспоминания, что, казалось здесь, в глубоком кресле молеонской обители, присутствует лишь его земная плоть, ибо душа его была далеко: в песках, под масличными деревьями Иерусалима. За его спиной языки пламени лизали поленья, их отблески плясали по сводам и белым плащам рыцарей. В его же глазах отражался иной огонь, иное тепло согревало его сердце…