Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Жуков закашлялся, точно у него в горле что-то застряло, и Рокоссовский умолк и нахмурился.

— Вот именно, — откашлялся наконец Жуков. — Отсюда вывод: надо работать и терпеть, терпеть и работать. Еще годика три-четыре, и мы выкарабкаемся из нищеты и нехваток. Главное — восстановить разрушенное.

Выпили кофе, поговорили о семьях, и Рокоссовский ушел.

У Жукова осталось ощущение, что его товарищ приходил не просто перекинуться двумя-тремя словами, а зачем-то еще. Но промолчал, не сказал всего, что думал. Впрочем, время такое, что не знаешь, кому можно говорить все, а кому ничего. Нет былой искренности в отношениях между старыми друзьями, какая-нибудь кошка или собака между ними да пробежала за долгие годы нелегких испытаний. А тут разговор о русском народе… Конечно, приятно услышать добрые слова от поляка, но кто-то может перевернуть и вывернуть их наизнанку, а потом доказывай, что ты не верблюд.

Тревожила Жукова и судьба главного маршала авиации Новикова. Начиная с сорок второго, а особенно в сорок четвертом, во время проведения Белорусской наступательной операции, они часто соприкасались в налаживании взаимодействия сухопутных войск и авиации. Новиков нравился Жукову. Было у них что-то общее в характере и в том, как добивались своих целей. Даже внешне походили друг на друга. Ну, и — общие деревенские корни.

Новиков был из нелетающих авиаторов. В Красной армии в пору становления авиации на командные должности выдвигали людей, исходя из их преданности революции, в то время как летчиками были в основном бывшие офицеры царской армии, классово чуждые пролетарскому делу. За ними нужен был глаз да глаз. И хотя будущий главный маршал авиации командовал летчиками с земли, он оказался, между тем, инициативным и знающим организатором. Потом Высшие командные курсы «Выстрел», где самолетами и не пахло, академия имени Фрунзе, а дальше все зависело от его способностей. Способности у Александра Александровича имелись.

Жуков с Новиковым сошлись — общее дело сблизило. Иногда разговаривали и о начале войны. Конечно, у каждого она началась по-своему, но одинаково неудачно. Приходилось все исправлять на ходу, учиться и учить других, переламывая через колено строптивые обстоятельства. Конечно, у каждого свои рубцы и шрамы, у каждого они болели по-своему. У Жукова — это непрофессионализм Сталина, у Новикова — то же самое, но со стороны тех, кто курировал авиапром, и таких же, как он сам, нелетающих авиагенералов. А куратором авиапрома во время войны являлись то Берия, то Маленков, которые к летательным аппаратам близко подходить боялись. Для них самым главным было количество выпускаемых этих самых аппаратов.

— Да черт с ним, что у него колеса ломаются! — кричал, бывало, Маленков, — рассказывал Новиков Жукову. — Слетает раз, собьет немца или хотя бы напугает, и то ладно, а как сядет, не имеет значения. Если мы эти ваши самолеты вылизывать будем, они золотыми станут. Деньги народные беречь надо!

Новиков разводил короткопалыми руками, качал головой.

— Вот так он рассуждал. Он за деньги отчитывался, а мне приходилось отчитываться за погибших летчиков во время взлета или посадки… Потом наловчились. Машины пришлют с завода, мы их по винтику переберем, только тогда даем добро на полеты. Или те же летчики. Штамповали их как патроны — на раз выстрелить. Он по коробочке-то летать еле выучился, а ему идти в бой с немецкими асами, за спиной у которых сотни часов налета и сотни воздушных боев. Иногда слышишь по рации, как какой-нибудь сержант-мальчишка кричит от боли, сгорая заживо в воздухе, маму зовет. А голосок-то детский, иные и не брились ни разу, так, веришь ли, Георгий, сердце кровью обливается, о своих детях начинаешь вспоминать. И не все эти детские крики до нас долетали: лишь на немногих самолетах рации имелись. И так до сорок третьего.

Новиков настолько искренне переживал минувшее, что слезы на глазах у него наворачивались. Таким слезам нельзя не поверить.

Ну, а Жуков ему о своем, хотя авиация и в его рассуждениях присутствовала, но исключительно как один из родов войск. И не с осуждением, а с сожалением вспоминали они недавнее прошлое, пытаясь заглянуть в будущее, в котором не должно быть подобных ошибок.

И всего-то было у них таких откровенных разговоров три-четыре. Не больше. Но что если прижмут Сашку Новикова, и он расскажет об их откровениях? Говорят, сам Абакумов ведет следствие…

И на душе у Георгия Константиновича становилось пасмурно.