Старые годы. Русские исторические повести и рассказы первой половины XIX века

В простом звании приличие не налагает цепей на изъявление сердечных чувств. Несколько дней спустя после своего приезда Борис, застав Татьяну одну в светлице, сказал ей: «Я люблю тебя, хочешь ли быть моею?» – «Спросись у батюшки», – застенчиво отвечала девушка, между тем как опущенные в землю глаза и зарумянившиеся от удовольствия щеки показывали, что с ее стороны не будет большого затруднения. Того же вечера, взявшись за руки, они вошли в спальню к отцу, и, поклонившись ему в пояс: «Мы любим ДРУГ друга! – сказал Борис– Не мешай нашему счастию, благослови!» – «Исполать вам, – отвечал старик. – Да ниспошлет господь на вас свою благодать! Видно, – продолжал он, обращаясь к Татьяне, – богу не угодно, чтоб отец твой делил с нами это счастие, мы не знаем даже, жив ли он, но он мне передал на тебя свои права!» Сказав это, Болтов снял со стены заветный образ, молодые любовники положили перед ним по три земных поклона и взаимным поцелуем сделали начало обету, который должен был соединить их навеки.

Наступил счастливый день свадьбы. Сельские девушки, подруги Татьяны, готовили уже ей приданое; уже несколько вечеров сряду сбирались они к невесте, чтоб в простосердечных песнях изъявить свои желания юной чете, как вдруг неожиданное происшествие уничтожило надежды любовников. Одним утром Татьяна сидела с будущим тестем своим за самоваром – Борис ушел в Москву осведомиться, не пришло ли из Петербурга разрешение касательно его женитьбы, –как вошел к старосте незнакомый крестьянин средних лет. Походка его была скорая, одежда в беспорядке. Дикий взгляд, глубокие морщины на челе и на впалых, бледных щеках, смуглый цвет лица, в противуположности с белизною шеи, и, наконец, седые волосы, проявлявшиеся на голове и в длинной, всклокоченной бороде, несообразные с бодрою его осанкою, заставляли и самого недальновидного, взглянув на сего пришельца, догадываться, что он немало перенес горя на своем веку и что преждевременная старость его происходила не столько от телесных трудов, сколько от душевных болезней. Ни на что не обращая внимания, он пробыл несколько минут неподвижен посреди комнаты, устремив взор на Татьяну, задрожал и, вознесши к небу руки и глаза, полные слез, произнес гробовым голосом: «Господи! Благодарю тебя, что ты позволил мне еще раз увидеть ее в жизни!»

– Батюшка! Батюшка! – вскричала Татьяна, бросаясь к нему на шею. – Как я счастлива! Мы вчерась еще тебя поминали. Тебя только недоставало, чтоб благословить нас и утвердить наше благополучие. Как рад будет Борис!

– Благословить?.. Борис?.. – сказал Медведев, между тем как лицо его сделалось еще мрачнее. – Неужели есть несчастный, который захочет взять тебя, сироту безродную, дочь преступника?

– Полно, любезный! – прервал Болтов. – Забудем прошлое. Борис мой тотчас будет. Зачем мешать их счастию? Мы так долго были в разлуке. Посвятим радости первые минуты свидания!

– Радости? – отвечал пришлец с глубоким вздохом. – Ах, как я давно не знал радости!.. Так это Борис твой за нее сватается? – продолжал он после некоторого молчания. – И ты, Таня, могла согласиться на то, чтоб опозорить семью, которая тебя вскормила, покрыть стыдом седины старика, твоего благодетеля, и запятнать собою своего супруга?

– Нет, нет! – вскричала Татьяна, заливаясь слезами. – Сохрани меня боже!

– Да перестань морочить ее, бедную, – прервал хозяин. – Скажи лучше, где был все это время? Как твое дело кончилось?

– Кончилось? – возразил Медведев. – Нет! Оно еще не кончилось, а скоро кончится, – продолжал он с спокойным видом. – Я чаю, недели через полторы.

– Я все-таки тебя, любезный, не понимаю.

– Да, скоро кончится, – тихо повторил пришлец. – Тринадцать лет я был в изгнании. Как первый человекоубийца, проклятый господом, я. стенал и трясся на земле. Мне казалось, что подобно ему я носил на себе знамение, по которому всякий узнал бы меня при первом взгляде. Шорох листьев в дубраве, любопытные взоры, встречаемые повсюду, куда я ни приходил, шепот в беседах – все приводило меня в трепет. Я и во сне и наяву видел погоню, виселицу, плаху. Лицо мое испало, бродя как тень, я убегал себя и людей. Скоро тоска, злодейка, начала меня мучить. Утром, когда скрывался месяц, я терзался мыслию, что он идет к вам на запад. Я терзался вечером, когда садилось солнце. Каждый день умирал новою смертию по том уголке, где лежат кости праотцов, где я похоронил свою Варвару, где сиротствовала Татьяна; хотел было забыться, убить горе трудом: с утра до ночи работал, но день ото дня грусть, как камень, глубилась в сердце. Наконец стало невмочь – решился раз положить всему конец, принести повинную голову, только бы вас еще увидеть на своем веку! Господь, – прибавил он, крестясь, – услышал мою молитву... Спасибо тебе, добрый Иван Тимофеевич, – продолжал он, несколько помолчав, – береги ее и вперед. Тот, кто воздает напоившему жаждущего чашею студеной воды, один может вознаградить тебя. – Сказав это, Медведев сильно прижал к сердцу полумертвую дочь, стиснул руку у старого друга, отер рукавом выкатившиеся из глаз две слезы и, как бы опасаясь дальнейшим пребыванием в этом месте изменить своей твердости, опрометью выбежал из дому.