Дмитрий Быков - Борис Пастернак

Более того — в этом противостоянии поэт безусловно мощнее стихии:

Ночь, когда был создан «Пророк»,— описанная в третьей вариации,— была такой бурной именно потому, что в эту ночь сосредоточенно бодрствовал гений; создание стихотворения встает в ряд природных явлений:

«Мчались звезды. В море мылись мысы. Слепла соль. И слезы высыхали. Были темны спальни. Мчались мысли. И прислушивался сфинкс к Сахаре… Плыли свечи. Черновик «Пророка» подсыхал, и брезжил день на Ганге».

В цикле «Болезнь», следующем непосредственно за «Вариациями», много примет восемнадцатого года, болезни, бреда,— но есть и намек на примирение с жизнью, на то, что отчаяние восемнадцатого вроде как схлынуло:

Снеговая повинность была в девятнадцатом году уделом всех москвичей, еще способных передвигаться: их выгоняли чистить снег на улицах. В домах составлялись списки, назначались уполномоченные, устанавливались графики дежурств — и эта живая работа успокаивала среди мертвенной, невменяемой реальности: простые вещи, вроде снега и солнца, оставались прежними при любой власти. Пастернак умудрялся излечиваться от тоски даже при помощи снеговой повинности — и его любимый герой, Юра Живаго, с наслаждением будет разгребать снег по дороге на Урал, когда на рельсы обрушится снежная буря. Это живое, не надуманное дело, оно связано с первозданными реальностями — и в нем спасение от депрессии.

Оттого-то в стихах девятнадцатого года вновь — хоть и редко — звучит пастернаковское страстное жизнеутверждение:

В этих стихах не царапает даже сплошное жужжащее ж-ж-ж — же жизнь свежа!— ибо неуклюжесть эта сознательная, так жарче, свежее!

Но и это стихотворение, и другие — «Зимнее утро», «Весна» — маленькие циклы по пять стихотворений — не выражают вполне того, чем жил Пастернак в это время. Там есть настоящие шедевры — например «Чирикали птицы и были искренни» (1922):

Прекрасна тут ироническая амбивалентность, еще одна нежная насмешка — эти женщины с ножами, грозная сила… и какое счастье их точить в весенний день, когда блеск режет глаз и колесо визжит… а все-таки нож — деталь куда как неслучайная. Есть тут и более серьезные стихи, сразу ставшие знаменитыми:

В этих стихах восемнадцатого года, написанных, как полагает Евгений Пастернак, после известия о замужестве Елены Виноград,— поразительное чувство светлой пустоты, внезапной свободы, оно бывает весной и без таких масштабных поводов, как замужество любимой. Но эта опустошенность чувствуется и в других стихах книги. Что-то кончилось, новое не началось — и эта неполнота ощущается в «Темах и вариациях», ибо ни одна из заявленных тем не получает разрешения. Ни тема человека и государства, ни тема «абсурда прозябанья» — которые могли развиться, но вместо того лишь варьировались, намечались, обыгрывались. По-настоящему Пастернак разовьет их в «Высокой болезни». «Темы и вариации» названы очень точно — это все еще вариации на темы семнадцатого года, тогда как новая высота взгляда, достигнутая было в «Подражательной» вариации, уже властно заявляет о себе.