Ольга Валькова - Илья

В печь подкинули еще дровишек, для уюта и радости, которую дарит огонь, хотя Кузьминишна, если заставала, ругала нещадно: печь-де вытоплена, дальше топить — только дрова зазря переводить и дым напускать. Но стряпуха, утомленная дневными хлопотами, в этот поздний вечер давно спала у себя в закуте. Снег падал мягкими хлопьями; казалось, вовсе надумал засыпать крепостицу по самые острия высокого частокола. Завтра придется чистить двор перед утренним уроком, но это завтра. Тем, к кому не шел сон, любо было сидеть у открытого огня, время от времени лениво подбрасывая поленья.

Сидели Вольга с Ильей, вернувшиеся с дозорного объезда, замерзшие: чуть не заплутали, когда в начавшемся буране стали звать обманные голоса. Что за голос звал Илью, он не сказал; не сразу, но каким-то образом понял, что обман, иначе никакими силами не вернуть бы его Вольге на путь.

Мануил умел хорошо варить горячий напиток на греческом вине или разбавленном меду, с травками и сухими фруктами. Вот и поспешил к печи — напоить и согреть вернувшихся. Подошел и монах, помог разуться, принес теплой воды для ног, омыл застывшие ступни схизматику и колдуну-язычнику.

Так и сидели вчетвером; сначала молча, потом заговорили об Обмане.

… — Говорю тебе, боги — не демоны, — негромко втолковывал Вольга монаху, решившему по-своему объяснить голоса в буране и зацепивший Вольгу формулой «демоны, они же ваши проклятые языческие боги». — Демоны, если верить твоим же рассказам, — это подручные какого-то взбунтовавшегося ангела, о котором мне ничего не известно. Значит, они существовали до сотворения человека, как и все ангелы. Так?

Сегодня Вольга не походил на себя: не был ядовит и высокомерен, говорил серьезно и просто. Он искал Илью и звал его, но кто знает, что услышал в буране он сам?

— Ну… да. Конечно. Это падшие ангелы, пошедшие за Сатаной.

Сервлий слушал очень внимательно. Илья правил меч.

— А богов сотворили люди. Люди все время что-то творят, но мир слишком сложен для них, и они сами не понимают, что делают.

— И сейчас творят? — тихо спросил Илья, отрываясь от работы.

— Всегда. Все время. Песни, сказки… Ты думаешь, это просто так? Ты бы видел, как Микула Селянинович творил хлебушек в поле. Он не как я — он обычный крестьянин. Просто он знал, что именно творил. А большинство творит невпопад, не понимая и даже не замечая, что творят. Боги получились, потому что люди хотели одинаково: подчиниться чему-то понятному, похожему на них самих. А Обман получился…

— А Обман получился?…

— Не знаю, — Вольга растерянно махнул рукой, и в этом он тоже не походил на себя всегдашнего, — раньше было просто: невидимое для людей поделили боги, и у каждого был свой Дом, в котором он и обустраивался. А потом все это разрушилось, и где-то, в какой-то момент появился Обман.

— Невидимое для людей? — заинтересовался Мануил. Он был любопытен, неуемен в своем любопытстве к тому, как устроен мир, и этим нравился Илье.

— Вы не замечаете. Торопитесь или ленитесь, или вам не дозволено — навсегда или до поры. Но мир устроен сложнее и богаче, чем вы видите его. Он похож на меха для горна: вы все время видите их сжатыми. А ваши создания видят иначе — не все, но некоторые места видят развернутыми и проникают туда.

— Это странно. Ведь это же наши создания, как ты говоришь.

— Это странно, но это так. Даже песня, сочиненная вами, может проникнуть там, где вы пойдете в обход.

Мануил задумался.

— Эллинские философы говорили подобное. Но их ученики сделали из этого еретические выводы. По-моему, их потянуло именно в ту область, которую ты назвал Обманом.

Илья вспомнил, как он шел по ведьминскому логову и видел родной дом. Он попытался представить себе мир, весь охваченный Обманом. Человек будет стоять над трупом убитого врагом близкого и считать, что никакой войны нет, а вокруг него — поле с ромашками. Соловей-разбойник, как и обещал, будет служить князю и его власти, а все будут думать, что Соловья-разбойника не существует, что это сказки. Ведь верят же люди, что не было оврага, заваленного товаром со многих телег… Люди будут класть в рот и с удовольствием поедать несъедобное, думая, что это хлеб и дичь, а заболев, не догадаются, почему…

Наверное, он слишком просто себе это представил. Наверное, все намного сложнее; вон как заспорили Мануил и Амадео, даже понять невозможно, о чем говорят.

Но Илья хотел, чтобы не было никакого Обмана: ни этого ученого, ни того, который, похолодев, вдруг придумал сам.