Леонид Дайнеко - Тропой чародея

— Кого с собой притащил? — пронизывая Гвая насквозь черными блестящими глазами, спросил Алексей.

— Батюшка, за что караешь? — прикрыл щеку ладонью Гвай. Он все еще никак не мог проснуться, и думалось ему, что бьют его и о чем-то спрашивают во сне.

Боярин остыл немного и начал действовать уже более спокойно и рассудительно. Взяв золоченый ромейский кубок, он зачерпнул воды из дубового, окованного железными обручами ведра и плеснул холодной водой сыну в лицо. Гвай на миг захлебнулся, потом затряс головой, залепетал:

— За что караешь?! В чем я виноват перед тобою?

— Тихо, иродово семя, — осадил сына боярин. — Кого, спрашиваю, приволок с собой?

— Я же говорил, — наконец очнулся, пришел в себя Гвай. — Это Роман. Лучший меч Полоцкой земли.

— «Лучший меч», — передразнил его боярин Алексей, — Тьфу ты, душа баламутная. Наговорили ему, наплели, а он и поверил.

— Да я сам видел, как Роман дерется, — горячо возразил Гвай. — Нет ему ровни!

— Ну и что? Тебе-то что из того? Ты — боярский сын. Помру, тебе вотчину оставлю. А он — трава придорожная. Говори, на какое дело он тебя подбивал? Ну!

Боярин Алексей снова замахнулся. Гвай испуганно глянул на тяжелую отцовскую руку, побледнел, с трудом шевеля губами, тихо сказал:

— Хочет он князя Всеслава из поруба вызволить.

— Кончилось лето, а он по малину, — даже присвистнул боярин. — Вызволить Всеслава хочет. Да Всеслава вся киевская рать охраняет. И кому нужен сегодня его Всеслав? Мне? Тебе? Слава богу, князь Мстислав Изяславич нас, полоцких бояр, не обижает. Живем за новым князем как за каменной стеной. И мы ничего против Мстислава не имеем. Скажи, ты дал согласие этому… Роману?

— Дал, — уныло ответил Гвай.

— Ах ты, ярыга! — снова отвесил боярин затрещину сыну. — В погреб запру! На цепь посажу! Сырую репу будешь у меня жрать! На колени, змееныш, не то позову холопов с палками, тогда ты у меня не так запоешь.

Перепуганный до смерти Гвай повалился разгневанному отцу в ноги. Хмель и сон сразу вылетели из головы.

— От безделья все это, ну, скажи ты, ни на пса не годен, — постепенно остывая, продолжал боярин Алексей. Ему приятно было видеть сына смирным и покорным. — С этим… Я не хочу, чтобы ты с ним знался. Зачем тебе такой подстрекатель?

А Гваю вдруг вспомнилось озеро Воловье, ночь, молчаливый каменный идол, ветер над взгорком, лица друзей и — слова Романа: «Если бог соединит, человек не разлучит!» Ему стало так жалко себя, слабого, приниженного, подневольного, до того жалко, что слезы сами собой накатились на глаза.

— Вот-вот, — подохотил отец, — и мужчине не грех поплакать, лишь бы люди не видели.

Он нагнулся, погладил сына по голове.

Не спала всю ночь и Катера. Молодой красивый гость стоял перед глазами. Как ни старалась она забыть о нем, что ни делала — и молилась, и пила настой из горькой пустырной травы, что нагоняет слабость и сон на человеческую душу, — ничто не помогало. Тогда она позвала челядинку Ходоску, рассказала ей о своих страданиях, и та, под великим секретом, принесла к боярышне в светлицу тринадцать рожаниц [18] Рожаницы — «девы жизни», женские божества славянской мифологии, покровительницы рода, семьи, домашнего очага. . Это были маленькие женские фигурки, вылепленные из глины вперемешку с горохом, пшеницей и житом. Рожаницы извечно охраняют женщину, вселяют в нес веселость и жизненную силу. Ходоска заставила Катеру раздеться, замереть посередине светлицы, а сама осторожно, точно боясь уронить, стала расставлять глиняные фигурки вокруг нее.

Расставила двенадцать. Последнюю, тринадцатую, отдала Катере, строго потребовав:

— Разбей ее, боярышня!

Катера испуганно держала в руках красную безглазую фигурку. Какой-то неясный страх сжал сердце. Она не могла двинуть рукой. Если бы все это увидел отец, то досталось бы и Катере, и Ходоске. Особенно Ходоске. Отец христианин, и все давнишнее, все поганское для него — дикие лесные суеверия и не больше. Своих челядинцев он очень строго карает за любовь к старым богам. Он, говорят люди, и князя Всеслава ненавидит за то, что тот не спешил уничтожить все поганские капища.

— Разбей, боярышня, — снова приказала Ходоска.

Растерянная Катера опустилась на колени, легонько стукнула головкой глиняной фигурки о дубовый пол. Рожаница развалилась. Кусочки сухой глины с ржаными зернами лежали маленькой грудкой.

— Плюнь на прах и тлен трижды, — приказала Ходоска боярышне.

Катера послушно выполнила приказ. Почувствовала какую-то опустошенность, будто стадо диких туров вытоптало ей душу, закрыла глаза.