Евгений Салиас - Петровские дни

Разумеется, жадность и погубила Кострицкого. Он соглашался на всякие ставки, шибко выигрывал и проигрывал. Иногда он выигрывал сразу такую сумму, что мог бы благополучно прожить на неё беспечно года два, но не останавливался, продолжал и проигрывал снова. Если бы князь в иную минуту потребовал расчёта немедленно, то, конечно, у Кострицкого не нашлось бы нужных денег не только в кармане, но и дома в столе или сундуке.

Однако часов в одиннадцать вечера весёлый и бойкий пред тем капитан сидел за столом уже сильно бледный… Его собственная жадность и "наивность" хозяина дома, позволившего ему делать ставки на веру очень крупные, его подвели… Он зарвался далеко через край и совсем "зарезался". Отыграться уже не было возможности. Он "сидел" в семнадцати тысячах. А съездить и привезти ещё можно было не более полутора. Оставалось одно спасение. У него был дом в Москве, на Дмитровке. И этот дом был им заявлен после проигрыша семнадцатой тысячи и предложен князю на словах, вместо наличных якобы денег…

Александр Алексеевич "наивно" согласился считать дом в пятнадцать тысяч, и "Агафья" продолжалась… И через час дом остаётся за князем плюс наличные семнадцать тысяч, которых, однако, налицо не было.

Когда наступило время садиться ужинать, Кострицкий, уже мертвенно-бледный, собрался домой, но князь его не пустил.

— Что вы! Что вы! Разве можно… После ужина я вам дам отыграться! — сказал он весело.

— Не могу, князь… У меня больше ничего нет… И достать негде… — произнёс капитан сдавленным от волнения голосом.

— Пустое. Надумаем… Да стойте… Вот! Надумал… — И князь сказал капитану несколько слов на ухо… Кострицкий изумился и стоял как вкопанный.

— Разве нету? Вы же говорили, что у вас этого добра много…

— Есть… Но… Есть… Но, право, я не знаю…

— Подумайте. Обсудите всё. За ужином, — рассмеялся князь. — А там, если заблагорассудится, поезжайте и привозите… Согласен считать в сорока тысячах. И если проиграю, то доплачу вам восемь… А если выиграю, то… зависит, как и что… Может быть, удовольствуюсь этим выигрышем, а долг наличными и дом останутся за вами… Прощу.

— Как простите? — вскрикнул капитан, преобразясь.

— Да так… Что же мне вас грабить.

— Вы благородный человек, князь, — вскрикнул снова Кострицкий. — Я решаюсь и еду сейчас. Вы не успеете поужинать, как я буду здесь.

Уже около полуночи, когда Настасья Григорьевна спала сладким сном, в её небольшом доме раздался стук и шум. Кто-то стучал отчаянно в подъезд, потом и в ворота, а затем уже начал стучать и в окошки. Услыхавшая первою и поднявшаяся горничная приотворила окно и от страшной темноты на улице не могла увидать и различить никого, но по голосу узнала капитана Кострицкого.

— Отпирай скорей! — крикнул он.

Горничная разбудила лакея, послала отворять дверь подъезда, а сама побежала в спальню барыни.

Настасья Григорьевна, уже разбуженная шумом, сидела на постели и спросонья имела вид совершенно перепуганный.

— Пожар?! — воскликнула она при виде горничной.

— Никак нет! Митрий Михалыч стучится. Андрей уже отворяет им.

— Да что такое? Что ему нужно?

— Не знаю-с… Только в окно мне закричали: "Отпирай!" И голос такой у них отчаянный… Должно, приключилось что-нибудь.

В ту же минуту раздались по квартире скорые шаги капитана. Он вошёл в спальню, крикнул на горничную: "Пошла вон!" — и опустился в кресло около постели женщины, как если бы пробежал десять вёрст без передышки.

— Что такое?! — ахнула Настасья Григорьевна. Капитану случалось оставаться у неё ночью, но не являться так, вдруг…

Кострицкий закрыл лицо руками, потом провёл ими по голове, а потом замахал ими на женщину. Жест говорил такое, что сразу и сказать нельзя. Целое происшествие! Событие внезапное и страшное.

— Господи Иисусе Христе! — перекрестилась Малова. — Да что же это ты? Говори скорей!

— Слушай, Настенька, слушай в оба! Дело важнейшее. Дело смертельное.

— Ох, что ты!

— Смертельное, тебе говорю. Либо мне сейчас помирать, либо нет! И всё от тебя зависит.

— О, Господи!

— Да. Слушай! Был я у князя Козельского вечером! И вот по сю пору мы всё в карты дулись. Я был в страшнейшем выигрыше. До семи тысяч хватил. А там всё спустил, что было с собой и что в столе найдётся, и не удовольствовался. Дом свой предложил… И дом проиграл!

— Как дом?! — вскрикнула Малова.

— Да так!

— Да нешто это можно! Ведь на деньги играют, сам ты всегда сказывал. А нешто на дома играют?