Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 1

— Можно иной раз перемолвиться словом с грешниками, — ответил Космас. — Но у этих негодяев какие-то темные дела с языческими богами, а это все равно что водиться с дьяволом. Они — служители злого духа, и я нарушил меру снисходительности, разговаривая с ними. Увы, меня кидает в жар, как только вспомню этого костлявого старика!

— А почему? — спросила пани Божетеха. Космас, стуча пальцем о палец и переваливаясь, как селезень, приближающийся к очагу, ответил нерешительно:

— Я и раньше знал-таки, что он язычник. Раз, гуляя по берегу реки, слышал его признанье. Он говорил вполголоса, но я все понял. Я долго скрывал это от самого себя, но больше не в силах таить.

— Богу, который все может, — возразила пани Божетеха, — ничего не стоило бы обратить всех язычников в правую веру. Если он этого не делает, значит, тут скрыта какая-то непостижимая премудрость. Можешь ты тут что-нибудь изменить? Можешь поправить Бога, который в милосердии своем дает язычникам зубы, чтобы есть, ноги и руки, чтобы ходить и делать все, что нужно?

Речь утомила пани Божетеху; ей было очень трудно произносить длинные предложения. Видя это, Космас (то ли для того, чтобы она отдохнула, то ли по другой какой причине) кивнул в знак согласия и закончил беседу так:

— Боюсь, что я склонен поверить в то, что ты говоришь, и мне кажется, что эта вера не расходится с учением о любви… Но почему этот старый черт не оставляет меня в покое? Зачем сует мне под нос своих идолов? Господи Боже, я готов рясу прозакладывать и свой недельный доход в придачу, что тот дурень-язычник, у которого язык был так хорошо подвешен, каким-то образом даже после смерти замешался в эту историю с идолом! Наверняка к ней причастен! Может быть, это знак возмездия Божия, может, предостережение, может, насмешка дьявольская.

Предчувствия никогда не бывают напрасными (таково всеобщее мнение). Иногда они сбываются, иногда нет, а так как человек постоянно мечется между надеждой и безнадежностью, порой уступая обеим, он всегда может в конце концов сослаться на одну из них. Так поступал и бедняга Космас, добрый старый каноник Святовитский, ловец повествований, человек, все время собиравшийся написать хронику своей страны.

Когда недуг пани Божетехи пошел на ухудшенье и смерть мелкими шажками стала приближаться к ее ложу, ему показалось, что сбывается то, что он предвидел. Им овладела великая печаль. Он верил, что между этой болезнью и его грехами существует связь. Верил, что Господь Бог карает его, и с невыразимой скорбью глядел на исхудавшее лицо жены. Чувство гибели, страх и ужас душили его.

Но как только к больной возвращалось сознание, он заставлял себя шутить и произносил грубым голосом своим неловкие утешения и тотчас заводил речь то о еде, то о проделках их сына Индржиха, который в детские годы был атаманом всех головорезов. Распространяясь об этих пустяках, Космас чувствовал себя неловко: ведь Индржих был давно уж взрослый. Как же связывать с этой усатой физиономией какие-то детские шалости? Космас не знал. Сам себе дивясь, он говорил без умолку, находя в этих историях всю любовь и все человеческое счастье. Пани Божетеха отвечала ему сияющим взглядом. И он видел, что она по-прежнему прекрасна. Видел, что время — как мошна подающего милостыню, которая открывается, когда в нее постучит перст милосердия. Видел, что оно как воздух, которым мы насыщаем грудь свою, и который мы выдыхаем, и который очищается, для того чтоб мы его снова вдохнули.

И случилось, что, когда Космас рассказывал как-то одну из лучших своих историй, пани Божетеха сжала его руку (потому что он держал ее за руку) и выдохнула душу свою.

Однажды через месяц после похорон пани Божетехи Космас гулял по Праге. Засунув большие пальцы за шнур вокруг поясницы, он бормотал два-три словечка себе под нос, ни о чем определенном не думая. В мозгу его кружились тысячи предметов без складу и ладу. Уходили и возвращались, как стадо бежит: по двое, по десятку. В общем взятые все вместе, эти получувства-полумысли звучали словно какой-то голос, горький, но милый. Смерть получила в них образ, сотканный из света. Она была страшная, нужно сказать (из черных губ ее выскакивало змеиное жало), но рай простирался за ней, и пояс ее имел цвет этого рая. И Космас увидел сад и среди кустов — смеющуюся госпожу с деточкой. Это был Индржих. Это была Божетеха.

Потом, когда его мысль устоялась и позволила ему обратиться к земным предметам, он осмотрелся вокруг и увидел милый Петршинский холм, и ниже, между холмом и рекой, костелик святого Иоанна Крестителя, и на том берегу — костелик святого Иоанна на Броде, и еще дальше — костелы святого Михаила и святого Петра на Здеразе, и позади — группу строений вышеградских. Они показались ему прекрасными. Он угадывал мысли, или порывы, или чувства, выгнувшие сводом их потолки, угадывал горе и радость тех, кто преклонял колени перед их алтарями, познавал, что эти люди, и мысли, и дела как детки единого духа, и показалось ему, что Пражский град с каменными валами своими, и дальше — Святой Вит, и епископство, и женский монастырь, и капитул стоят здесь испокон веков в ласковом созвучье времен, плывущем как песнь.