Энн Райс: Иисус. Дорога в Кану

Ее лицо снова стало сосредоточенным, но только на миг, а затем с испуганным лицом она жестами спросила, где Йитра.

— Семья Йитры уехала, — сказал я.

Я изобразил жестами отца, мать и детей, как они идут по дороге.

Она смотрела на меня, понимая: что-то не так, это еще не все. И снова жестами спросила, где Йитра.

— Скажи ей, — произнес Иосиф.

— В земле, с твоим братом, — сказал я. — Он тоже ушел.

Ее глаза широко раскрылись. Я впервые увидел, как ее губы растянулись в недоброй улыбке. Она издала стон, жуткий стон немого.

Иаков вздохнул. Они с Клеопой переглянулись.

— Пойдем со мной домой, — сказала Авигея.

Но это был еще не конец.

Иосиф снова быстро указал в Небеса, жестами изобразил мир и покой под Небесами.

— Помогите мне ее увести, — попросила Авигея, потому что Молчаливая Ханна не двигалась с места.

Моя мать и тетки подошли к ним. Молчаливая Ханна медленно сделала первый шаг. Она шла словно во сне. Все вместе они вышли из дома.

Должно быть, она остановилась на улице. Мы услышали звук, похожий на крик мула, оглушительный и пугающий. Это кричала Молчаливая Ханна.

Когда я оказался рядом с ней, она уже впала в неистовство, кидалась на всех, кто был рядом, пинала ногами, толкала, и из ее горла, все громче и громче, рвался тот невнятный рев, эхом отдаваясь от стен. Она вцепилась в Авигею, оттолкнула к стене, и та вдруг разразилась рыданиями и закричала.

Шемайя, отец Авигеи, открыл дверь.

Но Авигея кинулась к Молчаливой Ханне, рыдая и крича, не скрывая слез и умоляя ее пойти с ней.

— Идем со мной! — плакала Авигея.

Молчаливая Ханна перестала стенать. Она стояла, глядя на Авигею, а та содрогалась от рыданий.

Авигея всплеснула руками и опустилась на колени.

Молчаливая Ханна подбежала к ней и подняла. Стала утешать.

Женщины собрались вокруг. Они гладили девушек по волосам, по рукам и плечам. Молчаливая Ханна утирала слезы Авигеи, как будто действительно могла их осушить. Она обхватила голову Авигеи руками и все вытирала и вытирала ей слезы. Авигея кивала. Молчаливая Ханна гладила ее снова и снова.

Шемайя оставил открытой дверь для своей дочери, и в конце концов обе девушки вошли в дом.

Мы вернулись к себе. Угли светились в темноте, кто-то сунул мне в руку чашку с водой и сказал:

— Садись.

Я увидел под стеной Иосифа, он сидел, скрестив ноги и опустив голову.

— Отец, не ходи сегодня с нами, — сказал Иаков. — Оставайся дома, прошу тебя, пригляди за детьми. Ты нужен им сегодня.

Иосиф поднял голову. Он смотрел так, словно не понимал, что говорит ему Иаков. Обычного в таких случаях спора не последовало. Не было ни звука протеста. Он кивнул и закрыл глаза.

Во дворе Иаков похлопал в ладоши, заставляя мальчиков поторопиться.

— В душе мы скорбим, — напомнил он им. — Но мы спешим. Я хочу, чтобы те из вас, кто работает сегодня дома, как следует вымели двор, понятно? Только посмотрите.

Он указал на высохшие лозы на шпалерах, кучи листьев по углам, фиговое дерево, которое превратилось в ворох сухих веток.

Когда мы оказались на дороге, запруженной, как всегда, медленно катящимися повозками и шагающими артелями рабочих, Иаков притянул меня к себе.

— Ты видел, что случилось с отцом? Ты это видел? Он хотел заговорить и…

— Иаков, такой день обессилил бы любого, и после всего… ему лучше остаться дома.

— Как же мы убедим его в том, что я сам могу вести дела? Взгляни на Клеопу. Он грезит, разговаривая с полями.

— Он сам это знает.

— Все теперь ляжет на мои плечи.

— Ты же сам хотел, чтобы так было, — сказал я.

Клеопа был брат моей матери. Он не мог стать главой семьи. Сыновей Клеопы я называл братьями, а его дочь, Маленькую Саломею, — сестрой. Жены моих братьев были моими сестрами. Жена Иакова была моей сестрой.

— Это правда, — сказал Иаков, слегка удивленный. — Я хочу, чтобы все легло на мои плечи. Я не жалуюсь. Я хочу, чтобы все шло так, как должно идти.

— Ты справишься, — кивнул я.

Иосиф больше ни разу не ходил на работу в Сепфорис.

Прошло два дня, прежде чем я выбрался в мою рощу.

Хотя работы было полным-полно, мы рано закончили с несколькими стенами — дальше ничего нельзя было делать, пока не просохнет штукатурка. И настал тот час дня, когда, не говоря никому ни слова, я смог уйти туда, где мне нравилось больше всего. Это был уголок среди старых оливковых деревьев, за зарослями плюща — они и в засуху были такие же густые, как после дождя.