Энн Райс: Иисус. Дорога в Кану

Я был один.

Где-то далеко внизу, у подножия холма, рядом с бывшей рыночной площадью, кто-то негромко напевал пьяным голосом. Вспыхнул свет в дверном проеме таверны. Послышался смех.

Но в остальном было тихо, и не видно ни одного факела.

Дом Авигеи, через дорогу от нашего, был заперт, как все другие дома. В нем спала Авигея, моя юная родственница, Молчаливая Ханна, ее преданная компаньонка, и две престарелые женщины, которые прислуживали ей и злому человеку Шемайе, ее отцу.

В Назарете нечасто рождались красавицы. Я видел, как подрастают целые поколения юных дев — каждая свежа и прелестна, но невзрачна, как полевой цветок. Отцы не хотят, чтобы их дочери были красивы. И вот в Назарете появилась красавица, и это Авигея. Она успела отказать уже двум женихам, или это отец отказал им от ее имени. Женщины в нашем доме только и говорили о том, знает ли Авигея, что к ней сватались.

Меня вдруг в самое сердце поразила мысль, что скоро я буду стоять в числе факельщиков на ее свадьбе. Авигее уже пятнадцать. Она должна была выйти замуж еще год назад, но Шемайя не отпускал ее от себя. Шемайя был богач, у которого имелось одно-единственное сокровище, и только оно делало его счастливым. Это была его дочь Авигея.

Я поднялся на холм и перевалил через гребень. Я знал каждое семейство за каждой закрытой дверью. Я знал нескольких чужаков, которые приходили и уходили, один из них ютился во дворе перед домом рабби, а второй — на крыше, где и без него останавливалось на ночлег немало народу, даже зимой. В Назарете все так обыденно и тихо, что нет, кажется, ни одной тайны.

Я спустился по другому склону холма и направился к источнику. Пыль поднималась от каждого моего шага, и в конце концов я закашлялся.

Пыль, пыль, пыль.

«Благодарю Тебя, Создатель, что эта ночь не такая холодная, как могла бы быть, и пошли нам дождь в избранное Тобой время, ведь Ты знаешь, как он нам нужен».

Проходя мимо синагоги, я услышал источник раньше, чем увидел.

Он пересыхал, однако пока еще бил, наполняя водой две большие вырезанные в скалистом склоне холма чаши, из которых вода блестящими струями стекала по камням и исчезала в лесу.

Трава здесь росла мягкая и душистая.

Я знал, что не пройдет и часа, как сюда начнут стягиваться женщины, одни — чтобы наполнить кувшины, другие, победнее, — чтобы хоть как-то выстирать одежду, отбивая ее о камни.

Но пока что источник принадлежал мне одному.

Я стащил несвежее платье и кинул в ручей. Вода быстро пропитала ткань, увлекая одежду на дно, где ее уже не было видно. Я отложил в сторону чистую накидку и подошел к чаше. Сложив ладони ковшиком, я зачерпывал холодную воду и ополаскивал волосы, лицо, грудь, позволяя воде течь по спине и ногам. Да, отбрось в сторону мысли, как грязную одежду, смой их прочь. У женщины из сна теперь не было ни имени, ни голоса, а то, что оставалось — болезненный трепет от ее смеха и прикосновения, — что ж, оно тоже ушло, растаяло, как таяла сама ночь, обратилось в пыль, удушливую пыль. Остался только холод. И вода.

Я лежал на дальнем берегу ручья, напротив синагоги. Начали петь птицы, а я опять упустил мгновение. Это была такая игра. Я хотел услышать голоса самых первых птиц, которые знали, что восход близок, когда об этом еще не знал никто.

В густой тени вокруг синагоги были видны очертания высоких пальм. Пальмы растут и в засуху. Не важно, что каждый лист покрыт толстым слоем пыли. Пальмы продолжают расти, словно время года для них не имеет значения.

Мне было холодно. Наверное, только биение сердца согревало меня. Когда первые солнечные лучи выглянули из-за утеса, я взял чистое платье и натянул его через голову. Как это приятно — почувствовать на своем теле плотную шерстяную ткань, которая пахнет свежестью.

Я снова лег, и нахлынули мысли. Я ощутил дыхание ветра до того, как услышал шепот листьев.

Высоко на склоне холма была оливковая рощица. Я любил туда уходить, когда хотелось побыть одному. Я подумал о ней. Как замечательно было бы лежать на мягкой подстилке из опавших листьев, спать весь день напролет.

Но не было ни малейшей возможности отправиться туда — по крайней мере, сейчас, когда предстоит столько работы, когда селение бурлит — столько слухов и разговоров о прибытии в Иудею нового римского наместника: пока он не утвердится в должности, как и другие наместники до него, страну будет лихорадить от края до края.

Страну. Когда я говорил «страна», я имел в виду и Иудею, и Галилею. Я имел в виду Святую землю, землю Израильскую, землю Господа. Не имело значения, что этот человек не правит нами. Он правит Иудеей и Святым городом, в котором стоит Храм, так что с тем же успехом он может считаться нашим царем вместо Ирода Антипы. Они действуют заодно, эти двое: Ирод Антипа, царь Галилеи, и новый прокуратор, Понтий Пилат, которого так боятся люди. А за Иорданом царствует Ирод Филипп, и он тоже заодно с ними. Так что землю кроили и перекраивали уже давно, но Антипу с Филиппом мы знали, а Понтия Пилата не знали, и слухи ходили самые тревожные.