Иван Ботвинник - Скиф

Филипп увидел: от толпы скифов отделился молодой всадник. Дорогая накидка из черной, расшитой бисером ткани поверх кафтана, золотые насечки на самостреле и колчане, увитом широкими алыми лентами, обилие золотых блях и ожерелий на всаднике и лошади свидетельствовали о его знатности. Темно-рыжие волосы густой гривой падали на откинутый узорчатый башлык. Всадник горячил коня и тут же, горделиво выпрямившись, привстав на стременах, натягивал поводья. Филипп, удивленный, остановился. Круглое румяное лицо, вздернутый нос, надменный пухлый рот, серо-зеленые улыбающиеся глаза девушки-всадника показались ему знакомыми.

— Ракса! — воскликнул он. — Как ты выросла! Я не сразу узнал тебя!

Ракса опустила голову.

— У нас беда, Филипп, — заговорила она, и ее прерывающийся печальный голос подавил радость встречи. — Дядю Гимера растоптал дикий тур. Дед послал за тобой…

— Я поеду, конечно, поеду! — горячо отозвался юноша. — Вернусь домой. Ты подождешь?

Ему не очень хотелось, чтобы Ракса ехала следом за ним, но она поехала. Опять была горделивой, высокомерной — внучка царя!

Агенор даже не дослушал Филиппа, сразу же приказал готовить его к отъезду. Он скрывал это, но был рад хоть на неделю-две избавиться от нелюбимого сына. Отец Бупала несколько раз ловил его на пристани и начинал жаловаться, что «дикий паршивый скиф, этот барс, свирепый, как и все его дикое племя», чуть не загрыз его бедного малютку.

— Загрыз! Зубами, как тигр, вцепился в горло беззащитного ребенка!

Агенор каждый раз обещал высечь своего «паршивого скифа», и сделал бы это, но родителя пострадавшего почему-то не устраивала такая «слабая мера». Он однажды долго мямлил о каких-то торговых затруднениях и в конце разговора недвусмысленно намекнул, что… Агенору… если он благородный человек… если… Одним словом: в жертву деве Артемиде-целительнице принести шесть годовалых ягнят! — вытекало из этого намека.

Агенор возмутился:

— Мой Филипп, да он же котенок, а твой сын не слабее трехлетнего бычка. Это твой буйвол придушил мою крошку! — сразу же проснулись в нем чадолюбивые чувства.

Но все же, решил купец, лучше, если Филипп не будет попадаться на глаза обиженным. Пусть едет. И уже поторапливал рабов:

— Собирайте молодого господина, да быстрее, быстрее!

И Филипп на другой день выехал из отчего дома.

Солнце поднялось, но степь еще не обсохла от утренней росы. Влажные травы искрились мягким золотисто-изумрудным отблеском. Россыпи тюльпанов, темно-пурпуровые узоры диких гиацинтов, разметанные тут и там звездочки нарциссов дорисовывали яркий травяной ковер. Далеко над морем стлался светлый туман. По пронизанному солнечными лучами небу тянулась цепочка гусей.

Филипп и Ракса ехали во главе отряда. Скифы на некотором расстоянии следовали за своей царевной. Ракса, не отводя глаз от лица Филиппа, обстоятельно растолковывала ему скифские династические дела: после смерти Гимера старый царь Гиксий остался бездетным. У Гиксия было трое детей: Тамор — мать Филиппа, Урм — отец Раксы и Гимер. Урм и Гимер погибли. Тамор покинула родину. Если бы Филипп вернулся к своему народу, он стал бы после смерти Гиксия царем. Тысячи храбрейших воинов ждали бы его повелений.

— Как красиво! — мягко перебил ее Филипп, указывая на тающие вдали силуэты гор Тавриды.

Ракса, дико гикнув, пришпорила коня. Скифы с хриплым воем понеслись за нею. Степь, небо, золотые тюльпаны и всадники — все неслось. Наконец Филипп догнал девушку и схватил ее коня под уздцы. Ракса расхохоталась. Ее темно-рыжие космы заплясали по плечам. Она нагнулась и поцеловала юношу в губы, засмеялась, гикнула, и все снова понеслись вскачь. Ночевали в степи. Через несколько дней прибыли в стойбище Гиксия.

Было уже темно. Пылали костры. Виднелись силуэты крытых телег с поднятыми оглоблями. На фоне колеблющегося пламени мелькали длинные тени людей в остроконечных шапках. Где-то рядом пасся табун лошадей. Хруст травы и глухие удары копыт о землю доносились из темноты. В глубине стойбища вздымалось к небу пламя двух огромных костров. Около одного из них, окруженный старейшинами, сидел Гиксий. Все, в том числе и царь, внимательно следили за висевшей над костром лошадиной тушей.

Ракса подвела Филиппа к деду. Гиксий поднял худое морщинистое лицо. В свете костра мелькнули чахлая рыже-седая бороденка и острые, несмотря на годы, светло-золотистые глаза. Гиксий безмолвно указал внуку место у своих ног. Когда Филипп уселся, скифский царь положил на его голову свою легкую теплую руку.