Иван Ботвинник - Скиф

Они сошли на берег. Девочка доверчиво прижалась к нему. У Филиппа дрогнуло сердце: сейчас он покинет ее, и снова будет один, один, бездомный, безрадостный скиф! Маленькую царевну приютят, а кто приютит его, друга мертвых — Аридема, Армелая, Гипсикратии? Он живет среди теней, он уже сам — тень.

Филипп вздохнул.

— Пойдем, малютка.

Неподалеку темнело несколько хижин, крытых камышом.

Рыбачий поселок, прилепившийся к безлюдным прибрежным холмам, жил своей обыденной жизнью. Мужчины расстилали на солнце сети, для просушки. Женщины с большими иглами в руках ползали на коленях и чинили прорванные ячейки.

Филипп, ведя за руку Динамию, зорко вглядывался в обветренные, темно-коричневые лица рыбаков. Приметив у одной из хижин высокого худого человека в вылинявшем хитоне с разрезами, негромко окликнул:

— Евмен!

Рыбак испуганно оглянулся.

— Кто зовет меня так? Я — Еврикл!

— Евмен, — тихо повторил Филипп. — На наших виноградниках под Херсонесом моя кормилица звала свою дочь Евнией, а сына Евменом.

— Господин! — Рыбак задрожал всем телом. — Не выдавай меня. Алчность и побои нового хозяина…

— Не ты, а я молю тебя, брат, — прервал его Филипп. — Евния указала мне твое прибежище. Молю, приюти это дитя. Кончатся казни — вернешь ребенка ее отцу — царевичу Фарнаку. Прощай, — он наклонился и поцеловал Динамию. — Прощай! — и быстро пошел вдоль берега.

Степь цвела. Ярко-золотистые и алые тюльпаны, темно-пурпурные гиацинты, крупные звезды белых нарциссов сияли в молодой траве.

Горная лошадка бежала легкой иноходью. Филипп опустил поводья. Он устал. Как он устал! Но он не побежден, нет! Он — скиф, потомок Савмака, внук Гиксия, брат и муж Раксы, — он не уходит в изгнание, он возвращается домой, к своему вольнолюбивому племени. «Нет, борьба еще не окончена, нет!» — повторял он про себя.

Курганы таяли во тьме. Трава в степи стала черной. На краю кочевого становища тлел одинокий костер. Старик, укрытый тяжелым войлочным покрывалом, и худенький гибкий мальчик стерегли догорающее пламя. Филипп спрыгнул с коня. Гостеприимство степи запрещало расспрашивать. Мальчик подбросил в огонь сухих сучьев, и пламя ожило. Во всех движениях подростка сквозила грация, свойственная степным детям. Он с интересом разглядывал гостя.

— У тебя хорошая лошадь, — сказал мальчик на ломаном греческом языке.

— Откуда ты знаешь эллинскую речь? — удивился Филипп.

— Мой отец был эллин и великий воин. Моя мать, царица Ракса, научила меня его языку.

— Твоя мать — Ракса? Где же она?

Услыхав имя внучки, старый Гиксий очнулся от дремоты.

— Ушла к Гимеру и Тамор! — Старик указал на запад. Он не узнавал внука. — Мы теперь одиноки…

— Нет, нет! Мой отец скоро вернется! Победит и вернется к нам. — Мальчик с гордостью вскинул голову. — Он самый храбрый, он воевал против рабства.

Филипп устало улыбнулся.

— Почему ты смеешься? — Сын Раксы топнул ногой. — Ты не веришь, что я стану таким же великим воином, счастливым и храбрым, как отец?!

— Мой мальчик, — с небывалой нежностью произнес Филипп, — ты станешь великим воином, ты будешь счастливее, чем твой отец. Я верю в это.

Ночь кончилась. Над степью вставала заря. В предутреннем тумане слышалось, как на плавнях в камышах плескались и хлопали крыльями, протяжно крича, птицы-бабы. Просыпалась степь, перекликались люди, скрипели телеги. Призывно ржали кони.

Исторический роман как бы переносит читателя в эпоху, оставшуюся далеко позади на тернистом пути общественного прогресса. Иная культура, столь отличная от современной, другие быт, способ мышления и нормы поведения, проявляющиеся в целом ряде ситуаций и поступков действующих лиц, в конечном итоге создают целостную картину восприятия древнего мира. В романе «Скиф» достаточно характерно показана и отличительная черта описанного времени — это была жестокая и безжалостная эпоха, основанная на рабовладельческих отношениях.

Человеку последней четверти XX века, знакомому с замечательными достижениями античной культуры, пользующемуся в повседневной жизни греческим алфавитом и римскими цифрами, порой трудно представить всю гигантскую пропасть между рабовладельцами и разами, на эксплуатации которых в конечном счете воздвигалось величественное здание античной цивилизации. Дух рабовладения, попирающий основы человеческого достоинства, пронизывал все сферы древнего общества. Рабы находились в полном и бесконтрольном распоряжении своих владельцев, приравнивались к вещам, умеющим только, в отличие от прочих предметов, говорить. «Рабовладельцы, — писал В. И. Ленин, — считали рабов своей собственностью, закон укреплял этот взгляд и рассматривал рабов как вещь, целиком находящуюся в обладании рабовладельца» [44] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, с. 70. .