Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

— Ну, едва ли это верное средство, — глубоко вздохнул пан Лонгинус. — Если чувство искреннее, то с ним ничего не поделаешь.

Володыевский пришпорил своего коня и поравнялся со Скшетуским. Долго ехал он рядом с ним, долго в молчании рассматривал его неподвижное лицо, наконец, ударил своим стременем в его стремя.

— Ян, — сказал он, — плохо ты делаешь, что задумываешься.

— Я не задумываюсь, я молюсь.

— Святое это дело, только ты ведь не монах, чтоб посвящать себя одной молитве.

Пан Ян повернул к товарищу свое страдальческое лицо и спросил глухим, полным смертельного отчаяния голосом:

— Скажи, что же мне остается, кроме монашеской рясы?

— Остается спасти ее, — ответил Володыевский.

— Я так и сделаю, все отдам, до последней капли крови. Но если я и найду ее живою, не будет ли поздно? Смилуйся надо мною, Всемогущий!.. Обо всем я могу думать, только не об этом… Смилуйся, Боже, над моим рассудком'. Я уж ничего не желаю, только бы вырвать ее из этих злодейских рук, а там пусть она ищет пристанища, которое и я себе буду искать. Видно, такова воля Божья. Дай мне молиться, не трогай моей кровавой раны…

Володыевскому стиснуло сердце; он хотел было сказать что-то, но слова не сходили с его языка. Товарищи в немом молчании ехали впереди.

Пан Скшетуский вел свой отряд только ночью, посвящая день отдыху. Подходя к какой-нибудь деревушке, он обыкновенно окружал ее, забирал провизию для солдат, наводил справки о неприятеле и уходил, не причинив жителям никакого вреда. За околицей он сразу изменял направление, чтобы неприятель не мог узнать, в какую сторону он движется. Целью экспедиции было узнать, осаждает ли еще до сих пор Кривонос со своими сорока тысячами город Каменец, или бросил осаду и идет на помощь Хмельницкому, что делают добруджские татары, перешли ли Днестр и соединились с Кривоносом или все еще стоят на той стороне? Знать об этом было необходимо польской армии, но гетманы и не подумали позаботиться об этом своевременно. Если Кривонос вместе с аккерманскими и добруджскими ордами оставил осаду неприступного Каменца и спешит к Хмельницкому, тогда нужно как можно скорей идти на последнего, чтоб не дать ему возможности усилить войска, но главнокомандующий, князь Доминик Заславский-Островский, не спешил. Его ждали через два дня после выезда Скшетуского. Вероятно, по своему обычаю, он пировал по дороге, а время шло, дорогое время, и князь Еремия приходил в отчаяние при мысли, что, если война будет вестись таким манером, то не только Кривонос и заднестровские орды подоспеют на помощь Хмельницкому, но и сам хан явится во главе своих сил, всех перекопских, ногайских и азовских орд.

По лагерю уже носились слухи, что хан перешел Днепр и ведет с собою двести тысяч человек, а князя Доминика все нет как нет.

Все складывалось так, что войска, стоящие под Чолганским Камнем, должны будут иметь дело с неприятелем, превосходящим их в пять раз, и в случае поражения этому неприятелю ничто не помешает вторгнуться в сердце республики, под Краков и Варшаву.

Кривонос был опаснее всех. Если бы гетманы вздумали продвинуться вглубь Украины, он, идя из-под Каменца прямо на север, мог отрезать им отступление, и тогда польская армия оказалась бы между двух огней. Скшетуский решился не только разузнать о Кривоносе, но и удержать его. Проникнутый сознанием важности своей задачи, поручик охотно пожертвовал бы своей жизнью и жизнью своих солдат. Очевидно, вступить в бой с сорокатысячной армией Кривоноса было бы чистым безумием, да к тому же, пан Скшетуский обладал опытом, чтоб не пускаться в подобные опасные предприятия. Он знал, что казаки просто сомнут его первым натиском, и потому избрал другое средство. Прежде всего, он распустил среди своих солдат слух, что они составляют передовой отряд всей дивизии страшного князя, а солдаты, в свою очередь, распространяли этот слух по всем хуторам, селам и городкам, которые пришлось им встретить по дороге. И весть эта с быстротою молнии пронеслась вдоль Збруча до самого Днестра и летела дальше, от Каменца до самого Егорлыка. Ее повторяли турецкие паши в Хотине, и запорожцы в Ямполе, и татары в Рашкове. И снова раздался знакомый крик: "Ерема идет!" — крик, от которого замирало сердце бунтовщика.

В справедливости этого слуха никто не сомневался. Гетманы ударят на Хмеля, а Ерема на Кривоноса — это было в порядке вещей. Сам Кривонос поверил и опустил руки. Что ему делать? Идти на князя? Под Константиновом у него было больше сил, и среди черни царствовал другой дух, а однако они были побиты, разгромлены, еле унесли ноги. Кривонос был уверен, что его казаки будут неистово драться с каким угодно войском республики, с каким угодно полководцем, но при первом появлении Еремии разлетятся в разные стороны, как стая лебедей от орла, как степной пух от дуновения ветра.