Говард Фаст - Торквемада

— И вот интересно — эти евреи родом из Испании. Вы уже двести лет поставляете нам испанских евреев, Альваро.

Заметив, что Мария де Рафаэль изменилась в лице, Ван Ситтен спросил, не раздражает ли ее такой откровенный разговор о евреях.

— Напоминание о них мне неприятно, — ответила Мария.

— В таком случае — молчу, — пообещал Ван Ситтен.

После обеда Альваро отправился с Ван Ситтеном к конюшням — там Хулио уже держал наготове оседланную лошадь голландца.

— Сегодня ты, старый друг, не в лучшем настроении. Хотел бы я хоть чем-то помочь тебе, — сказал Ван Ситтен, прежде чем вскочить в седло.

— Спасибо за участие. Но, боюсь, никто мне не поможет.

— Неужели дела так плохи?

Альваро пожал плечами, и Ван Ситтен, помолчав, сказал:

— Я не был в Испании два года, Альваро. Что случилось за это время?

— Ты сам упомянул об этом — инквизиция.

— А-а… — Какое-то время Ван Ситтен задумчиво смотрел на Альваро, потом сказал: — Вашим евреям следовало бы оставаться евреями. Здесь все они стали испанской знатью. В Голландии они остались евреями, и мы хорошо уживаемся. А здесь евреи искушают Бога.

— Разве Бога можно искушать?

— Вы, испанцы, слишком много думаете о Боге. Слишком много о Боге и слишком много о евреях.

— Это особая испанская проблема, — проговорил Альваро. — Видишь ли, друг мой, в нашей проклятой стране, как ты заметил, нет ни одного дворянина, который отчасти не был бы евреем — целиком, наполовину, на одну четверть или одну восьмую. Все мы называем себя христианами, но стоит копнуть поглубже…

Он замолк: его внимание привлек Хулио, стоявший в нескольких шагах с лошадью Ван Ситтена.

— Ты никому не доверяешь, — сказал Ван Ситтен.

Вместо ответа Альваро схватил его руку и крепко пожал ее.

— Не приезжай больше в Испанию, — тихо попросил он.

— Тогда ты приезжай к нам, — сказал Ван Ситтен.

Альваро ничего не ответил, только пристально посмотрел на него. Ван Ситтен сел на лошадь. Альваро взял ее под уздцы и сделал Хулио знак удалиться. Медленно, церемонно, как велит обряд гостеприимства, он довел лошадь до ворот. Больше Альваро не проронил ни слова. Еще минута — и Ван Ситтен пустился вскачь.

После отъезда Ван Ситтена Альваро, стоявший у ворот конюшни, увидел, что кто-то приближается к его дому. Этот человек ступал медленно и с достоинством; возле него кружили оборванные мальчишки, кидавшие в него засохшими комьями грязи. Лишь спустя мгновение Альваро признал в нем раввина Мендосу и понял, что не может сразу увидеть в раввине того, кем он является, — раввина и еврея. На этот раз Альваро не кинулся к нему на помощь, а спрятался за столб конюшенных ворот и оттуда смотрел, как Мендоса направляется к его дому. Из своего укрытия он видел, как Мендоса пересек сад и подошел к парадному входу, — тогда Альваро, быстро обогнув конюшни, приблизился к дому с другой стороны. Он стоял снаружи, у конца длинной галереи, невидимый для тех, кто находился в ней, когда Хулио отворил дверь Мендосе. Слуга с удивлением уставился на раввина; некоторое время он просто глазел на него, потом, придя в себя, слегка отодвинулся, кивком пригласив еврея зайти.

Со своего места Альваро не мог видеть, как Мендоса вошел в галерею. Катерина и Мария сидели в дальнем ее конце. Мария кроила плащ, ткань для которого Альваро привез из Севильи, а Катерина помогала ей соединять выкроенные детали и скреплять их булавками. Обе женщины с головой ушли в работу и не заметили появления Мендосы. Раввин остановился — и вновь оказался в поле зрения Альваро. На голове у него была широкополая шляпа, он сжимал руки. Альваро понял, что Мендоса потерял дар речи, он не мог ни назвать себя, ни каким-либо другим образом привлечь внимание женщин, а может быть, просто боялся, что было, по сути, одно и то же. Хулио подошел к раввину, растерянно глядел на него и явно не понимал, что ему делать. Альваро спрашивал себя: почему он не входит в дом, чтобы разрядить ситуацию, но, как и Мендоса, словно окаменел и потерял способность двигаться и говорить. А Хулио был всего лишь слуга. Наконец он, шаркая, подошел поближе к женщинам. Они же по-прежнему не отрывали глаз от работы.

— Сеньора, — сказал Хулио.

Катерина сидела лицом к раввину. Мария подняла глаза на Хулио, тот знаком указал ей на Мендосу, и тогда Мария медленно повернула голову. Обе женщины смотрели на раввина, не говоря ни слова и застыв на месте, с удивлением, к которому примешивались страх и отвращение.