Гор Видал - Император Юлиан

- Хорошо. Прощай, Галл. - И мы расстались, точно два незнакомца, которые переночевали вместе на постоялом дворе, чтобы утром разъехаться в разные стороны. После отъезда Галла я разрыдался, хотя я его ненавидел, - это были мои последние детские слезы. Говорят, что познать себя можно лишь тогда, когда досконально изучишь человеческую природу в целом. Но на самом деле самопознание - недостижимая цель, так как познать человеческую природу до конца невозможно в принципе. Даже самим себе мы чужие.

1 июня 348 года вспомнили наконец и обо мне. Епископ Георгий получил распоряжение отправить меня в Константинополь, где мне надлежало изучать философию под руководством Екиволия, любимца Констанция. Хотя мой дядя Юлиан находился в Египте, весь его дом с прислугой предоставлялся в мое распоряжение. В письме не было и намека на то, что мне предстоит стать священником, - это меня весьма порадовало, а епископа огорчило:

- Не могу взять в толк, почему государь передумал, - сокрушался он. - Когда он был здесь, казалось, его решение окончательно.

- Может, он нашел мне лучшее применение? - предположил я.

- Разве может быть лучшее применение, чем служение Богу? - Епископ был явно не в духе: Афанасий по-прежнему сидел в Александрии, и все шло к тому, что остаток своих дней Георгий проведет в каппадокийской глуши. Он отдавал приказания слугам, собиравшим меня в дорогу, все в том же прескверном настроении.

Когда я садился в экипаж, стоял туман и было тепло. Перед самым отъездом епископ Георгий вдруг спросил, уверен ли я, что не забыл вернуть в библиотеку сочинения Плотина; он утверждал, будто, по словам секретаря, одного тома не хватает. Я поклялся, что возвратил его не далее как сегодня утром (это была истинная правда; вплоть до самого отъезда я лихорадочно делал из него выписки в тетрадь). На прощание епископ благословил меня и вручил галилейское писание - увы, не в серебряном окладе, а в дешевом кожаном переплете: все свидетельствовало о том, что мне не суждено стать цезарем! Тем не менее я от души поблагодарил его и распрощался. Кучер щелкнул бичом, и лошади взяли с места рысью. Впервые за шесть лет я выезжал из Макеллы. Детство мое кончилось, а я все еще был жив.

- Так, значит, тебе тоже нравится поэзия Вакхилида? Ну, у нас с тобой прекрасный вкус! В этом нет никакого сомнения. - Лесть Екиволия так меня окрылила, что дай он мне тогда задание спрыгнуть с крыши дядиного дома, я бы с радостью подчинился, да еще процитировал на лету что-нибудь приличествующее моменту из Гесиода. Когда Екиволий стал гонять меня по Гомеру, Гесиоду, Геродоту, Фукидиду и Феогниду, я прямо из кожи вон лез, и ему пришлось потратить битых семь часов, чтобы прослушать множество страниц, которые я за годы заточения в Макелле выучил наизусть. Мой экзаменатор был растроган и изумлен: "Я знал, что епископ Георгий - выдающийся ученый: какая у него великолепная библиотека! Но он, оказывается, к тому же еще и гениальный педагог!" Я просиял, как полный идиот, и пуще прежнего застучал языком. Вот когда меня наконец прорвало, и некоторые считают, что с того дня я так ни на минуту и не умолкал.

До ареста отца я уже учился у Екиволия в школе для детей патрициев. Теперь мы с ним возобновили занятия, будто ничего не произошло, только я взял и превратился в нескладного подростка, у которого на подбородке уже курчавилась густая бородка, на верхней губе пробивался первый пушок, а щеки оставались гладкими. Вид у меня был страшноватый, но я наотрез отказывался бриться, гордо заявляя, что хочу стать философом. И с этим никто ничего поделать не мог.

В Константинополе меня фактически предоставили самому себе. У меня была лишь одна аудиенция с хранителем императорской опочивальни Евсевием; я называю это "аудиенция", так как Евсевий не только фактически правил страной за императора, но и держался как государь. В народе ходила шутка: если хочешь, чтобы твое дело решилось поскорее, нужно обратиться к Констанцию - говорят, он имеет некоторое влияние на хранителя своей опочивальни.

Евсевий принял меня в своем кабинете в Священном дворце. Приветствуя меня, он встал (хотя он и был вторым человеком в государстве, его титул - всего лишь "выдающийся" - был ниже моего). Он поздоровался со мной своим сладеньким детским голоском и знаком пригласил сесть рядом с собой. Я заметил, что его жирные пальцы унизаны перстнями с индийскими рубинами и бриллиантами, а кроме того, он был буквально насквозь пропитан розовым маслом.