Гор Видал - Император Юлиан

Когда мои гости начали хмелеть и поднялся шум, Деценций шепнул мне:

- Теперь пора объявить, что на этой неделе их ждет отправка в Персию…

Я сделал последнюю попытку:

- Трибун, в апреле сюда прибудут легионы из Британии. Если подождать…

- Цезарь! - Деценций изменил тактику. В его голосе зазвучали вкрадчивые нотки и ни тени приказа. - Если ты дотянешь до апреля, скажут, что ты подчинился приказу императора, потому что тебя заставили британские легионы. Но если ты выполнишь приказ государя сейчас, то будет ясно, что ты сделал это добровольно и что ты действительно повелитель Галлии и верный слуга государя.

Возразить на это было нечего. Я понял, что ловушка захлопнулась, и сдался, выговорив себе лишь право объявить приказ в конце пира. Не знаю, был ли у меня какой-то тайный замысел, но, когда речь идёт о жизни и смерти, человек инстинктивно выбирает единственно правильный путь.

Во время пира младшие офицеры в нарушение этикета неоднократно отдавали мне честь, так что Евферий шепнул мне на ухо: "Ты нарушаешь все указания к меню цезаря". Я вяло улыбнулся: "меню цезаря" мы в шутку называли те ограничения, которые наложил на меня Констанций.

Когда пир подходил к концу, а моим гостям уже было, что называется, море по колено, я обратился к ним с краткой речью. В ней я сказал, что не знаю воинов лучше их и впервые в жизни завидую Констанцию, который получил под свое командование такую замечательную армию. Офицеры отозвались на это глухим ропотом, но не более того: я тщательно подбирал выражения, чтобы не играть на их чувствах. Мне не хотелось их провоцировать.

Приск: До поры.

Юлиан Август

Пир подошел к концу, и мы со слезами на глазах стали прощаться. Я проводил офицеров до самого выхода на площадь. Мы остановились возле высокого каменного помоста справа от дворцовых дверей, с которого обычно оглашают указы. Мои гости, пошатываясь, столпились вокруг меня. Мне хотелось обнять на прощание буквально каждого из них, но вдруг мое внимание привлекло то, что аркады по сторонам площади забиты людьми. Узнав меня, толпа бросилась вперед. Охрана обнажила мечи и окружила меня, но мне ничего не угрожало. Толпа состояла в основном из женщин с детьми, которые стали умолять меня не отправлять их мужей на чужбину. "Не лишай его отца! - крикнула мне одна из них, размахивая у меня перед носом вопящим младенцем, как флагом. - Он наш единственный кормилец!" Остальные тоже кричали: "Цезарь, ты обещал! Помни, ты обещал!"

Не в силах слышать их крики, я поспешил во дворец и возле самых дверей наткнулся на Деценция, поглощенного беседой с осведомителем Гауденцием. Увидев меня, они с виноватым видом оборвали разговор.

- Мы старые друзья, - стал объяснять Деценций.

- Не сомневаюсь, - оборвал я его и указал на толпу. - Слышишь?

Бросив на меня непонимающий взгляд, Деценций оглядел площадь:

- Ах вон оно что! В провинциях так всегда бывает: стоит приказать солдатам выступать в поход, как бабы поднимают вой. Если бы ты прослужил столько, сколько я, ты бы даже не обратил на них внимания.

- Не могу. Я действительно обещал…

- Но Деценций был уже наслышан о моем знаменитом обещании.

- Милый мой цезарь, - проговорил он отечески покровительственным тоном. - Не успеет еще наступить лето, как все эти женщины обзаведутся новыми мужьями. Это просто животные, и не более того.

Я оставил его на площади, а сам направился прямо во дворец; поднявшись в свой кабинет на втором этаже, я послал за Евферием, Оривасием и Приском. В ожидании их прихода я взялся было за книгу, но строчки прыгали у меня перед глазами. Тогда я принялся считать плиты, которыми был выложен пол, потом стал ходить взад и вперед по кабинету. Мое лицо горело, как в лихорадке. Дрожащими руками я отворил окно и полной грудью вдохнул бодрящий морозный воздух. Вниз по течению Сены плыли льдины. Чтобы успокоиться, я стал считать их и молиться Гелиосу.

Первым в кабинете появился Евферий. Я закрыл окно и пригласил его сесть в свое кресло: в других креслах он не помещался, а табуреты иногда его не выдерживали.

- Это ловушка, - начал он. - В Сирии у Констанция стотысячное войско, твои галлы вряд ли сделают погоду.

- А я без них как без рук.

- Разумеется. В том-то все и дело: я же говорю - это ловушка. Он хочет тебя погубить.

Я удивленно взглянул на Евферия. Среди моих друзей и советников он всегда отличался миролюбием и проповедовал осторожность. Больше всего ему по душе были законность и порядок, бесперебойная работа отлаженной государственной машины. Словом, он никак не годился в заговорщики - и вдруг такой поворот.