Владимир Микушевич - Воскресение в Третьем Риме

Его оправданный подзащитный был в один прекрасный день снова арестован. Его никто больше не судил. Он просто исчез без права переписки, как тогда говорили. За ним последовали другие оправданные соучастники. А выступления Федора Ивановича в суде больше не допускались. Ему оставалось только дописывать книги, но о публикации этих книг больше не было речи. Федор Иванович и Варвара Маврикиевна жили только тем, что сдавали на лето дачу. Так продолжалось, пока однажды ночью у себя на даче не был арестован сам Федор Иванович.

Ему тогда было уже за шестьдесят. Никто из его старых друзей не отважился защищать прославленного защитника. Защитник был назначен судом. На закрытом процессе Федора Ивановича приговорили к десяти годам за контрреволюционную деятельность.

Еще не настала полоса, когда жены врагов народа подлежали аресту наряду с мужьями. Варвара Маврикиевна мыкалась на свободе. В это время знаменитый на весь мир нейрохирург профессор Луцкий, снимавший у нее дачу, старомодно попросил у нее руки ее младшей дочери Дарьи Федоровны. Старший сын Федора Ивановича Валерьян дано уже был за границей, оказавшись там вместе с остатками белой армии. Средняя дочь Наталья была замужем за преуспевающим советским архитектором. Непристроенной оставалась только тридцатилетняя Дарья, подрабатывавшая переводами и частными уроками иностранных языков. Ее роман с профессором Луцким не ускользнул, разумеется, от внимания матери. Варвара Маврикиевна понимала, что ее согласие или несогласие на этот брак было простой формальностью, но она благословила дочь охотно, так как уважала мужество профессора, решившегося на брак с дочерью осужденного контрреволюционера. Вскоре после свадьбы она оформила дарственную на дачу, передав право собственности зятю, а не дочери (не ровен час, вдруг дачу конфискуют), после чего скоропостижно скончалась на руках у Софьи Смарагдовны. Никто не отваживался называть фамилию Федора Ивановича после его ареста, и савиновская дача превратилась в Совиную.

Вениамин Яковлевич Луцкий был старше своей жены без малого на четверть века. Его отец, известный московский присяжный поверенный Яков Исаакович Луцкий дал своему младшему сыну имя сообразно библейскому преданию, особенно если принять во внимание то обстоятельство, что прадед Вениамина Яковлевича звался Авраам. Исаак Луцкий еще оставался верен семейной традиции, будучи раввином, но его сын Яков предпочел юридическую карьеру, окончив Московский и Гейдельбергский университеты. Яков Исаакович поддерживал дружеские отношения с Федором Ивановичем Савиновым, хотя избегал выступать в политических процессах, предпочитая им авторское право и тяжбы о наследствах. В этих делах Яков Исаакович не имел себе равных. Были у него и кое-какие литературно-научные интересы. В специальном труде он досконально исследовал все процессы, посвященные ритуальным убийствам. Пользовались также известностью его труды, в которых он подробно рассматривал судебную практику инквизиции, в особенности дела о черной магии и колдовстве. Либеральные читатели были в свое время страшно шокированы этими трудами. С одной стороны, Яков Исаакович показывал, с каким казуистическим артистизмом фальсифицировались и доводились при этом до зловещей убедительности дела о ритуальных убийствах и об отравлениях колодцев во время эпидемий, но в то же время он исчерпывающим образом доказал: что касается дел о колдовстве, не только судьи были совершенно уверены в виновности обвиняемых, но и сами обвиняемые не сомневались в ней, когда речь шла о союзе с дьяволом, так что их признания были вполне искренними, даже если они делались под пыткой. К пытке приходилось прибегать потому, что далеко не все обвиняемые были готовы признаться в своей вине, храня верность своему страшному союзнику. У костров было тоже свое спасительное назначение. Предполагалось, что в пламени костра преступник лучше представит себе адское пламя и покается хоть в последнюю минуту. Впрочем, и добровольно раскаявшиеся нередко умоляли подвергнуть их сожжению, если отец инквизитор уверял их, что нет другого средства спастись от адских мук. Таким образом исследования Якова Исааковича убедительно доказывали старую истину: дорога в ад вымощена благими намерениями. Добрая воля судей и подсудимых не только не удерживает суд от ужасающе противоправных приговоров, но нередко даже способствует им. В принципе вся аргументация Якова Исааковича была направлена против «царицы доказательств», как инквизиция называла чистосердечное признание обвиняемого, но изощренная техника ее адептов описывалась с такой добросовестной точностью и тонкостью, что от книг доктора Луцкого исходил особого рода соблазн. Разумеется, Яков Исаакович перевернулся бы в своей могиле, если бы узнал, что его труды используются обвинением при подготовке дела Бейлиса, но, говорят, их внимательным читателем был и выпускник Киевского университета Андрей Януарьевич Вышинский, и сам Сталин заглядывал в них, когда готовилось дело врачей-вредителей. Конечно, такие читатели старательно игнорировали главный вывод старого правоведа, выдержанный в духе Иммануила Канта: правосудие и вообще социальная жизнь может основываться лишь на вечной, незыблемой, непререкаемой правовой норме, независимой от субъективных намерений, дурных или даже добрых. В отличие от Н.С. Лескова, Яков Исаакович полагал, что от хороших людей мало проку без хороших порядков, и находил этому множество подтверждений в сочинениях самого Лескова. В безусловной приверженности к правовой норме стойким единомышленником Якова Исааковича был Федор Иванович Савинов. Объединяла обоих также страсть к искусству. Яков Исаакович имел обыкновение присутствовать на всех спектаклях «Красной Горки» и даже ввел малолетнего Вениамина за кулисы этого театра. У Вениамина рано обнаружился незаурядный талант скрипача, и, усиленно поощряя эту его склонность, отец послал сына учиться за границу, где произошло непредвиденное: юноша вдруг оставил музыку и поступил на медицинский факультет Гейдельбергского университета.