Владимир Микушевич - Воскресение в Третьем Риме

Раймунд уверял Платона, что он верует: хлеб и вино пресуществляются в Тело и Кровь Христову, когда священник возглашает: «Примите, ядите: сие есть Тело Мое… сие есть Кровь Моя…» Не знаю, тогда ли задумал Платон Демьянович свою работу об эпиклезе, которую никогда не считал завершенной. Платон Демьянович полемизировал с католическим учением о пресуществлении Святых Даров, доказывая, что для их преложения нужна вся литургия, а не один ее момент, и преложение Святых Даров совершается нисхождением Святого Духа, призываемого особой молитвой (эпиклезой). Отсюда особая насыщенность и благолепность православной литургии, сменившаяся на Западе литургической скудостью, так как пресуществление приписывается священнику, «заместителю Христа» (подражание Христу?). В сказаниях о Граале Чудотворцев находил память о полноте православной литургии. Вот почему католическое духовенство никогда не упоминается, когда заходит речь о Граале, зато поэтически поминается Святой Дух, как у Вольфрама фон Эшенбаха:

Вряд ли Платон возражал тогда своему старшему другу, хотя, слушая его, мог думать свою думу А Раймунд доверительно продолжал вполголоса:

– Вот где начало алхимии, пане Платоне. Понимаешь ты теперь, почему химический анализ не выявляет в твоем эликсире ничего, кроме цветов, трав и пчелиного духа?

Но Раймунд и на этом не останавливался. Он внушал Платону, что целительная сила и сила разрушительная, в сущности, одна и та же, разница только в дозировке, и в эликсире лесного старца таится намек на взрывчатое вещество (антивещество?), творящее мир и его преодолевающее.

– Пане Платоне, пане Платоне, – умоляюще шептал он, – как мне встретиться с твоим старцем? Ну зачем ты прячешь его от меня?

Платон заверял друга, что вовсе не прячет лесного старца; он приходит сам, когда хочет, но Раймунд продолжал запальчиво упрекать его. При этом Раймунд кое о чем проговаривался, а потом как будто жалел, что проговорился. У Платона наклевывалось подозрение, что Раймунд знает о старце куда больше, чем он сам. Так Раймунд говорил, что алхимик, расщепивший атом, должен быть жив, а если он жив, революция излучения давно началась и вот-вот победит. Неделимые атомы Раймунд называл языческими идолами, которые может уничтожить лишь излучение. Задохнувшись от патетического шепота, Раймунд срывался на крик: «Ну где же, где же твой старец? Сведи меня с ним, или я умру!»

И на Рождество Платон пригласил Раймунда в село Быково, где был сосредоточен Киндин торг и на отшибе высился его дом, а в доме верховодила Наталья. Сама она, как сказано, жила в другом домике, примыкавшем к хозяйскому В Натальином доме нашлась комната и для гостя. Оттуда можно было добраться и до Лушкина леса, где Платону случалось встречать старца, изредка появлявшегося и в Гуслицах и в Мочаловке. До сих пор зимой Платон в лес не ходил, проводя зимние каникулы над книгами. Раймунд заставил Платона встать на лыжи, которые Платон недолюбливал. Они вместе бродили на лыжах по зимнему лесу, но старца так и не встретили, отчего мрачное настроение Раймунда усугубилось. Он даже захворал слегка, и Наталья встревожилась, предположив, что городской гость с непривычки простудился.

Она вообще чувствовала к Раймунду расположение, может быть, радовалась, что у ее сына появился такой обаятельный образованный друг. И на лето Раймунд водворился в той самой комнате, где гостил зимой. Прежде всего, он оборудовал себе лабораторию в одном из погребов бывшего барского дворца и настоял, чтобы никто из прислуги, ни даже сам Платон туда никогда не заходил. Ни Наталья, ни Платон не придали этому условию особенного значения и охотно согласились. Наталья сочла это условие трогательной данью юношеской романтике, а Платон ценил конфиденциальные разговоры с Раймундом, нисколько не интересуясь его химическими опытами. Тем не менее пришлось послать специальную подводу за реактивами и другими материалами для лаборатории, где подвизался Раймунд. Впоследствии оказалось, что он даже отыскал ключ от двери, ведущей в погреб, и, работая в лаборатории, запирался изнутри, а, уходя, тщательно запирал дверь снаружи. Впрочем, Платон и не пытался нарушить его уединение. Раймунд спускался к себе в погреб, а Платон поднимался в библиотеку, где читал мистические книги на разных языках. Но время от времени, и судя по всему, довольно часто, Раймунд заходил к Платону в библиотеку и просил его, а то и просто умолял отправиться снова в лес. Они ходили и в Лушкин лес и в Луканинский, где под сенью лип скрывались старые каменоломни, напоминавшие языческие капища. В этих каменоломнях когда-то добывали известняк для белокаменных московских церквей, но лесной старец не появился ни в том, ни в другом лесу, и уныние Раймунда постепенно сменилось мрачным отчаяньем.