Илья Клаз - Навеки вместе

Шумен и люден Пинск. Много тут разных цехов — скорняки, ковали, шапошники, седельники, шорники, оружейники, золотари. И все изделия на базаре. Сразу бросилось Алексашке в глаза то, что одёжки здесь люд пошивает по-своему. Порты более роскошные, на разные цвета крашены. Даже красные видал. Рубахи расшиты и сильнее отбелены. Видно, лен здесь получше.

День был базарный. По узким улицам к центру города шли мужики и бабы. Грохоча по мостовым и поскрипывая, тащились повозки с живностью. По тому, как уверенно ехал купец, Алексашка понял, что в Пинске он бывал. Из проулка свернули на главную улицу, которая вывела к площади. В центре ее помост. Возле помоста — толпа. Над головами людей пять всадников со сверкающими на солнце пиками. На помосте колченогий, дюжий детина в синей посконной рубахе с закатанными до локтей рукавами. В руках у него плеть. «Секут…» — подумал Алексашка. Помахивая плетью, детина кричит хрипло и протяжно:

— Тащи-и Ива-ашку-у!..

Два гайдука вытолкали на помост Ивашку и начали срывать с него рубаху. Ивашка покорно повалился на топчан, вытянув вперед длинные, жилистые руки. Гайдук прихватил руки ремнем, а сам уселся на Ивашкины ноги. На помост по шатким старым ступенькам взобрался старый, плюгавый чтец, а может, писарь магистрата.

— Тишей! — гаркнул детина. — Сказку читаем!

Чтец высморкался на помост, вытер нос рукавом и, щурясь, загундосил. Помятый листок дрожал в хилой руке.

— А подмастерье Ивашка удрал от цехмистера… а господ своих не почитал… а словами паскудными обзывал и задолжал пану два злотых…

— Где же взять ему те злоты? — послышалось из толпы.

— Тишей! — детина помахал плетью.

А чтец дальше гундосил:

— А судом магистратовым предписано сечь нещадно Ивашку тридцатью плетями и, наказав, в долговую тюрьму посадить…

Ивашку отхлестали быстро. Не успел купец повернуть коня, как долетел с помоста истошный вопль. На лоб мужику приставили раскаленное клеймо с четкой надписью «ВОР».

— Что крал? — придержав поводья, склонился Алексашка к какой-то брюхатой бабе.

— Под мостом в Пине рыбу ловил… — вздохнула баба и, перекрестившись, заплакала.

Алексашка следом за купцом свернул на одну улицу, потом На вторую. Остановились у небольшой хаты с двумя оконцами. Купец толкнул ветхие ворота, и они раскрылись. Заехали во двор.

Из хаты вышел рослый, широкоплечий мужик с русой подстриженной бородой. Такие же русые волосы подстрижены на голове в кружок. Он был в синей холстяной рубахе, перехваченной бечевкой, синих штанах и капцах на босу ногу. Неторопливо посмотрел на купца, на Алексашку, в большой сильной ладони зажал бороду.

— Не ждал? — Купец снял шапку.

— Нет, — признался хозяин и колко посмотрел на Алексашку.

— Коваля тебе привел: Хлопец дюжий и жилистый.

Алексашка ухмыльнулся: говорил купец так, будто все было решено и договорено.

— Идите в хату, — пригласил Шаненя.

Хата у Шанени небольшая. У дверей, в углу — печь. От печи до стенки полати. Чисто выскобленный стол в углу, лавка и дубовый сундук. Пол дощатый. В хате порядок. От печи на Алексашку уставилась дебелая баба, из-за ее спины выглядывала девка.

— Сходи, Устя, воды. Мужики умоются с дороги, — сказал Шаненя девке. — А ты, Ховра, доставай из печи и потчуй.

Устя принесла воду. Умывались во дворе, над дежкой. Устя черпала коновкой и лила на руки Алексашке.

— Студеная! Иль из криницы?

Устя не ответила. Алексашка глянул на девку и не захотел больше спрашивать: толстогубая, с острым, как у сороки, носом, рябоватым лицом.

А в хате на столе уже ждали преснаки, толченый лук с квасом, просяная каша. Сели мужики за стол, а бабы вышли из хаты.

— Как оно житье-бытье в Пиньске? — купец затолкал в рот пахучий преснак и шумно хлебнул квасу.

— Работой паны не обижают. Ходко идет сбруя.

— Что ж, прибыль добрая! — обрадовался купец. — А начнешь брички и дермезы делать — пойдут и талеры.

— Тебе, Савелий, ведомо, что на моих бричках далече не уедешь… — Шаненя затеребил бороду. — И еще, в обиду не прими, чернь стала побаиваться казаков.

— Про это я знаю. — Купец опустил голову. — Шановное панство молву пустило…

Внимательно слушал Алексашка разговор и не мог понять, что к чему? Совсем стал непонятным купец Савелий.

— У молвы язык длинный и острый.

— Зря, Иван, верит люд. Хмель не ворог Белой Руси…