Илья Клаз - Навеки вместе

Алексашка не мог знать, кто такой Мужиловский и почему при упоминании о нем Гаркуша сразу же сел на коня. Почти всю дорогу атаман молчал. Когда кончился лес и кони вышли на шлях, — расступилась тьма, стало веселее ехать.

— Посольство гетмана Хмельницкого! — сказал Гаркуша, ворочаясь в седле.

Уже на рассвете подъехали к хате. Стоявший на часах казак пошел будить Мужиловского. Через раскрытую дверь донеслось басистое: «Зови!..» Не дожидаясь казака, Гаркуша подхватил саблю и переступил порог. Алексашка услыхал радостный голос атамана:

— Здравствуй, батько!

— Здравствуй! Бог свел нежданно-негаданно.

Они обнялись. Алексашка присел у двери. В хате зажгли светец, и тусклый огонек заполыхал на столе..

— Как занесло тебя, батько, на Белую Русь? Не из Московии ли?

— Не ошибся. — Мужиловский понизил голос. — Гетман Хмельницкий с посольством отправился к царю. И просил завернуть в земли Литовского княжества, подивиться, чем живет люд и что деется в местах этих.

— Клокочет Белая Русь, батько. Так и передай гетману. Мужики бросают хаты и берутся за косы. Десять дней Пинск шугал пламенем. Люду полегло, как на поле Куликовом. Под Бобруйском и Слуцком теперь казацкие загоны вместе с холопами стоят. Осадили Кобрин, Лоев, Игумен… Я на Березе разбил стражника Мирского, а Радзивилл вышел с войском на Кричевского. Теперь на Хлипень иду. Вот такие дела…

Мужиловский встал, молча прошелся по хате. Алексашка отодвинулся подальше от двери, положил голову на руки. В темноте Мужиловский заметить его не мог. Он постоял у двери, вдыхая прохладный воздух, вернулся к столу. Из плетеной ивовой корзины вынул скудель и куманец.

— Попей меду. Свежий, липовый… — сел, кряхтя, на скамью. — В Москве с Ордын-Нащекиным вел разговор. Он той же думки, что и гетман Хмельницкий. Пора люд собирать в единую державу, под одни хоругви. И белорусцам в той державе по праву надлежит быть. Но сейчас не время говорить про земли княжества Литовского…

«Когда же будет то время?» — горестно подумал Алексашка и прикусил губу.

— Да и мир подписали, — заметил Гаркуша.

— Что — мир! — Мужиловский со злостью сплюнул. — До весны. Там снова в поход тронемся…

Алексашку клонило в сон — смежались глаза. Будто за стеной, хрипловатый голос Гаркуши:

— Правда ли, что в Москве не спокойно?

Мужиловский ответил:

— Правда. Люди посадские бунтуют. Громили дворян и бояр. В ответ на бунтовство воеводы лютуют больше прежнего, порют целыми улицами, тащат в застенки и на дыбу поднимают. Царь наказывал князьям, а те — головам стрелецким, чтоб стрельцов смотрели и ружья у них досматривали почасту, и чтоб они, стрельцы, к стрельбе и всякому ратному строю были обучены, и к походу, и к бою всегда были готовы…

— Круто и на Руси…

— Круто… Пусть царь о том печалится… Наши думы о другом. Гетман высказал их царю в письме такими словами: «Зычим быхмо собе самодержца такого в своей земле, яко ваша царская вельможность, православный христианский царь…» И еще писал гетман: «Чтоб есми вовеки вси едино были…»

— Русские, белорусцы, украинцы…

Алексашка поднялся и тихонько вышел во двор. Ночь была густая, золкая. Светало. Казак, стоявший на часах, сладко зевнул и спросил Алексашку:

— Не спится?

— Еще не ложился.

— Иди в копну. Тепло в сене, мягко.

За хатой стоял стог. Алексашка поворошил сено и наткнулся на спящего казака. Лег рядом.

Проснулся от того, что Любомир дергал за ногу. Было светло. В хате пусто. Гетманово посольство уехало. Только жеребец Гаркуши чесал шею о березу, что стояла под самой хатой. Гаркуша сидел рядом с Вариводой на колоде. «Откуда появился Варивода?» — подумал Алексашка. И, оглянувшись, раскрыл рот от удивления: неподалеку от хаты стояло казацкое войско. Гаркуша посмотрел на сонного Алексашку.

— Поздно спишь, а сабля не точена.

— Остра, атаман.

— Напои коня и — в седло!

Алексашка не понял, шутит Гаркуша или говорит серьезно. Из ночного разговора Мужиловского с Гаркушей он одно лишь уразумел, что придет час, когда стрельцы московского царства придут на землю эту и скажут: думы у нас одни и помыслы одни, и борониться от врагов будем разом до последней капли крови. Наступит в крае покой. Снова заскрипят на дорогах купеческие дробницы и фуры, груженные всякими товарами. От синего моря по Двине до града Полоцка поплывут байдаки и лайды с железом и снедью. Никто не будет более грозить мушкетами и огненными ядрами..