Илья Клаз - Навеки вместе

Зубровка была недостаточно холодной, и пан Ельский сплюнул. Схватил на столе звоночек. В кабинет вбежала служанка.

— Подойди, — процедил сквозь зубы войт. — На лед ставила?

— Ставила, ваша мость, — служанка побледнела.

— Пся юшка!.. — в лицо плеснул из кубка. — Неси холодную!

Не вытираясь, служанка бросилась к погребам.

Ксендз Халевский, сдвинув брови, продолжал прерванный разговор:

— Была, ваша мость. Хлопы должны помнить всегда, что нет другой веры. Неужто забыл владыка Егорий, что слово Брестского собора свято? Помнит. А ведь не вразумил чернь. С его ведома отпевали в церкви бабу. Делал сие с умыслом.

— Не перечу, пане ксенже. Непокорство каленым железом выжигать будем. Смотри, как спокойно стало в крае. Поняли схизматы, что приходит конец антихристу Хмелю — сейм объявил посполитое рушение. А ты разворошил осиное гнездо. Это совершить следовало позже, когда Хмель на колу сидеть будет.

Ксендз Халевский не согласился.

— Может, и присмирела чернь, но поверь, — ксендз приложил ладонь к груди, — что мысли бунтуют у нее.

Лука Ельский рассмеялся. В комнату вошла служанка и поставила на стол новую бутылку зубровки. Войт тронул пальцами и остался доволен. Посмотрел девке вослед и кивнул.

— Пусть чернь думает, что хочет. Мне надо, чтоб покорство было. Владыке Егорию наказать, чтоб не играл с огнем. Не то…

В саду тонко засвистела иволга. Лука Ельский прислушался, распахнул окно. В комнату влетел теплый ветер, пахнущий свежим сеном, — за Пиной косили луга. Ельский прошелся по комнате, заложив за спину короткие руки.

— Жалкие банды схизматиков, что прячутся в лесах, — не угроза для Речи Посполитой. В Несвиже стоят уланы и пикиньеры пана воеводы Валовича. Гетман Радзивилл нанял в Нидерландах рейтарское войско. Его ведет немец Шварцох, который был на службе у герцога Саксен-Веймарского и участвовал в штурме крепости Аррас под знаменами маршала Фабера. — Войт поднял палец и многозначительно кивнул. — Это что-то значит.

Лука Ельский остановился посреди комнаты, прислушался. Ксендз Халевский тоже услыхал далекие людские голоса.

— Что это? — войт взял звоночек.

И тут же со стороны ремесленного посада послышался гулкий выстрел. Вскоре к дворцу подкатил дермез. Гайдуки внесли в покои сомлевшую пани. С пистолью в дрожащей руке обессиленно опустился в кресло граф Гинцель. Прикусив губу, ксендз Халевский покосился на войта. «Нет угрозы для Речи Посполитой…» — презрительно сплюнул через окно.

Пани долго приводили в чувство. Наконец она раскрыла мутные глаза, окинула всех безумным взором и снова сомлела. Ей дали настой валерьяны. Графу Гинцелю поднесли кубок вина. Выпив его, он рассказал:

— Я не знаю, сколько их. Может, три сотни, может, пять. Рано утром с гвалтом влетели во двор на конях, повесили сержанта и запрудили маенток… Мне ничего не оставалось делать, и я предложил басурману выкуп. Он выгреб из шуфлядки до единого талера, взял золотой крестик и перстень с алмазом и только тогда выпустил меня из моего маентка! — Граф Гинцель сверкнул влажными глазами: — Из моего маентка!

Худые ладони графа с длинными пальцами и синевой под ногтями судорожно вцепились в подлокотники кресла.

— Кто он? — покусывая губы, процедил войт Лука Ельский.

— Разбойник и схизмат… Назвал себя атаманом Гаркушей… И в завершение здесь, в Пинске… — Гинцель покачал головой. — О, матка боска, если б гайдуки не подоспели…

— Поплатятся, псы!

— Ах, пан Ельский, оставь! — безнадежно простонал граф. — Я тебя знаю двадцать лет, и все годы ты обещаешь проучить чернь. А она пуще грабит и убивает. Теперь хлопы еще больше стали своеволить. От Бобруйска до Паричей горят маентки. Под Мозырем переправился через Струмень казацкий загон. Ведет его басурман Небаба.

Упрек пана Гинцеля не по душе пришелся войту, но обиду свою не показал. Нападение Гаркуши на маенток пана Гинцеля он, войт, предотвратить не мог. А вот за бунт в городе — спуску не даст.

Ксендз Халевский стоял, скрестив на груди руки. О, если б была его сила — заклял бы именем всевышнего этот бунтарский край! Он долго и пристально смотрел на Луку Ельского, и тот почувствовал этот взгляд. Раскрыл дверь и крикнул слугам:

— Капрала Жабицкого зовите!

Тот явился без промедления.

— Поскачешь с письмом в Несвиж. Чтоб отдал в руки ясновельможного пана гетмана Януша Радзивилла.

Войт Лука Ельский ушел к себе в кабинет, грузно опустился в кресло, придвинул чернила и бумагу. Начал с графа Гинцеля, а потом строчку за строчкой о положении в крае. Писал осторожно, сдержанно, ибо понимал, что гетман Януш Радзивилл не хуже знает, что теперь деется на Белой Руси. Все же осмелился предостеречь гетмана: если сейчас не покончить с Гаркушей, Небабой и прочими харцизками, то будет полыхать край в огне. А это, бесспорно, осложнит положение коронного войска на Украине, ибо ударить по Хмелю с севера, как это мыслят депутаты сейма, не будет никакой возможности.