Илья Клаз - Навеки вместе

— Сбрую принес? Показывай!

Шаненя развязал мешок и, вытащив ременную сбрую, положил ее перед паном. Серебром сверкнули на солнце заклепки на падузах, загорелись искорками золотистые звездочки на седелке и уздечке. Старое, сморщенное лицо пана Скочиковского застыло в довольной улыбке.

— Пришел, ясновельможный пане, с делом к тебе.

Скочиковский согласно мотнул лысой головой.

— До Скочиковского все теперь с делом ходят. Скочиковский всем надобен. Дело у тебя большое, малое ли?

— Видно, не малое, — подумав, ответил Шаненя.

— Пойдем в покои.

Чутье у Скочиковского острое: если б дела не было — не нес бы Шаненя сбрую, а прислал челядника. Пан показал Шанене на скамейку, сам сел в кресло, накрытое медвежьей шкурой, и полез в карман за зельем. Шаненя выжидал, когда Скочиковский отчихается.

— Задумал я, пане ясновельможный, попытать счастье в новом цехе, — начал с достоинством Шаненя.

— Ну?

— Большой спрос нонче на дермезы и брички с железным ходом. Покупать будут, только давай.

— Что правда, то правда. Спрос есть.

— Вот я и нашел себе мастерового, молодого, работящего мужика. Коваль отменный. Мех раздобыл и поставил. А теперь и железо надобно, пане.

— Железо теперь в цене, — загадочно усмехнулся Скочиковский, сгоняя с лысины назойливую муху. — Куда ни сунься, везде железо, железо, железо…

— Так, пане ясновельможный. В неметчине рыдваны давно на железном ходу, с рессорами.

— Мне дела нет до неметчины. Там пускай хоть чертей на рессоры сажают. Сколько тебе железа надо?

— Сто пудов.

— В своем уме ли, пан седельник? Я за год четыреста пудов делаю. А время теперь, сам знаешь, какое. Все до фунта на казну идет. — Скочиковский понизил голос до шепота: — Сеймом приказано пушки и ядра лить, мушкеты делать… Схизматик в образе Хмеля грозит Речи Посполитой… Пять пудов еще могу дать. Да и то, чтоб… — Скочиковский приложил дрожащий палец к сухим губам.

— Об этом думать и говорить нечего, шановный пане, — успокоил Шаненя. — У меня язык за семью замками. — Скажи, что казна платит за пуд?

— Сколько там платит! — пан Скочиковский показал кукиш. Наморщив лоб, отвел глаза в сторону. — У казны не особенно возьмешь. А пока его выплавишь…

Шаненя знал, что пан берет у казны по два талера за пуд, но говорить о своих прибылях негоциант не хотел. Кроме того, в Несвиж и Варшаву Скочиковский отправляет железо на своих лошадях, за свой кошт.

— Три пуда, это два дермеза, — высчитал Шаненя. — Я по два талера и пять грошей уплачу. На первых порах тридцать пудов дай. А через месячишко еще тридцать.

— Столько железа десять цехмейстеров не выработают. А у тебя же один коваль. — Пан презрительно сплюнул. — Ты мне голову не морочь!

— А на сбрую, а на седелки, а на уздечки, — начал загибать пальцы Шаненя. — Инструмент делать надо. На одни молоты и клещи не меньше трех пудов пойдет.

Долго молчали. Скочиковский супил лоб, изрезанный мелкими морщинами.

— Ладно, когда брать будешь?

— Хоть сегодня.

— Но, гляди, чтоб… — и снова приложил палец к губам.

— Вот крест… — Шаненя подумал, что пан Скочиковский запугивает его, хоть у самого душа дрожит. Шаненя запустил руку в мешок, достал связку соболей, поднял их, повертел. Соболя были один в один, шелковистые, бурого цвета с белыми пятнышками на груди. У Скочиковского будто отняло речь. Таким соболям знал цену. И, словно между прочим, заметил:

— Ладный мех… А все плачешь, что деньгу не имеешь.

— Деньги нет. А соболей дочке на свадьбу берег. Да не выходит… Это тебе первый расчет, паве. — Шаненя свернул пустой мешок и вышел на крыльцо.

Скочиковский ковылял следом.

— Завтра до полудня чтоб в рудне был. С приказчиком разговоров не веди и глаза ему не мозоль. Сам приеду…

Шаненя кивнул. Косясь на псов, что лежали под акацией, высунув розовые языки, пошел к калитке.

Под вечер детишки с шумом прибежали в хату Гришки Мешковича.

— Тише! — сурово крикнул Мешкович. — Раскудахтались.

Самый старший, Васек, шмыгал носом и говорил, запыхавшись от быстрого, бега:

— Возле канавы дядька лежит пьяный… И весь в крови…

— Кто это может быть? — удивился Мешкович.

— Не наш…

— Сходи посмотри, — тихо сказала баба и заворочалась со стоном на полатях.

— А ты лежи, — в ответ проворчал Мешкович. — Бражничают, а потом бьют рыло на камне. — Гришка воткнул иголку в холст, положил недошитую шапку на стол и, не снимая фартука, тяжело поднялся. Детвора пустилась за ним следом.