Михаил Шишкин - Взятие Измаила

— Пусть, Олежка, у нас сфинкс будет с морковкой! Смотри, так даже смешнее.

Но он обиделся, вырвал ее и отшвырнул в сугроб.

В общем, что-то отдаленно напоминающее сфинкса у нас в конце концов получилось. Давно пора было домой, а он ни в какую — боялся, что мальчишки сломают. Еле его увел.

А на следующее утро мы, как обычно, вместе пошли в школу и он, когда шли через двор к трамвайной остановке, первым делом побежал к нашему сфинксу. Разумеется, там была уже просто растоптанная куча. Смотрю, у него глаза мокрые, насупился, чуть не плачет. Идем, и я его успокаиваю, мол, подумаешь, это же всего-навсего снег. Он взглянул на меня зло, обиженно.

В тот день Олежку сбила машина.

По понедельникам его забирала Света и отвозила в бассейн. Это произошло на углу Первомайской, прямо у метро. Я так до сих пор и не знаю толком, как все это произошло. Врачи сказали, что самый страшный удар был головой об асфальт. Водитель того джипа не остановился, и его так и не нашли. А может, и не очень искали — у них и так дел полно. А может, и нашли, да решили не связываться.

Я ничего у Светы ни тогда, ни потом не спрашивал. Я сказал себе, что не вправе ни в чем ее винить. Я ей простил, но она простить себе не могла.

Света все время сидела дома, никого не хотела видеть, ни с кем разговаривать. Дважды она пыталась покончить с собой. В первый раз резала вены. Я пришел из школы в тот день пораньше, заболел один частный ученик, и вижу — кровь на ковре студнем. Света, совершенно бледная, с рукой, обвернутой полотенцем, виновато улыбается:

— Я еще ведь подумала, что ковер надо закатать.

Во второй раз прибежали соседи, обеспокоенные запахом газа, — мы оставляли у них ключ.

Света иногда повторяла где-то вычитанную фразу:

— Если не умеешь быть, надо не быть.

Соседи стали писать письма во все места, чтобы ее забрали: боялись, что она их всех взорвет.

Я положил Свету в больницу на Варшавке, там был знакомый врач.

Приносил ей передачи — разворовывали.

В больнице Света, как ни странно, ожила — так, наверно, подействовала на нее обстановка.

Мы сидели под засохшей пальмой на колченогой скамье, и Света рассказывала мне о своих больничных товарках, проводила, по ее выражению, экскурсию. У одной голова была, как котел, коровий язык свисал до подбородка

— акромегалия. Другая ходила, как медведь в клетке, вскидывая каждый раз головой на повороте. Света подружилась там с одной дамой в толстых очках, которая выходила с книжкой посидеть под пальмой в синем больничном халате — у нее был прогрессивный паралич. Света еще мне тогда сказала:

— Хорошо этой, еще два-три года — и все, а той, медведице, еще десятки лет так ходить, мотать башкой.

В больнице под простыни были подложены оранжевые клеенки. Подушки, постельное белье все было в пятнах: бурых, зеленых, желтых. И всюду запах застоявшегося пота, мочи, немытости.

Потом Свете стало лучше. И мы развелись.

Перед отъездом я поехал к сыну на кладбище — проститься. Мало ли что. Он похоронен на Николо-архангельском.

Хорошо помню тот день — сентябрь, а выпал снег, вот как в Грименце, но только холодно.

Хожу между плотными рядами стандартных плит. Могилки все — по размерам

— детские. Взрослый сюда и не поместится. Людей-то там и нет — одни урны.

Никогда не забуду, когда после кремации заехал за урной — сунул пластмассовую баночку в полиэтиленовый пакет, положил рядом на переднее сиденье машины, поехал. Так странно было, что вот в этом пакете «Интурист» с веселыми матрешками — мой сын.

И вот тот снежный сентябрьский день — снег сыплет, сухой, мерзлый, мелкий, а я хожу по его сектору и все никак не могу найти. Причем много плит повалено. Я еще подумал сначала, что, может, только привезли и теперь будут устанавливать. Потом подумал, что и Олежкина плита повалена — так и оказалось. Лежит под тонким снегом, как под простынкой.

Попытался сам поднять, но ничего не получилось, только отшиб себе палец

— потом долго сходил почерневший ноготь. Пошел в правление, или как там называется их контора. Нашел мужиков, сказал, что к чему. Они качают головами, удивляются:

— Кто ж это? Кому нужно? Вот бляди!

Теперь я уже не сомневался, что сами и повалили, чтобы подзаработать. Сунул им деньги. Нехотя, потягиваясь и почесываясь, мужики вышли в снег. Когда приехал утром, кладбище еще лежало черным, а теперь все побелело.

Пришли к могиле. Я стоял и смотрел, как лихо они шлепнули ведро раствора, как ляпнули в серую кашу плиту. Оказалось, что разбилась фотография. Они сковырнули остатки керамики.