Святослав Логинов - Драгоценнее многих (медицинские хроники)

– Так-то, друг Мишель, – говорил Везалий, – воистину не знаю, кому верить, всему ли свету, от века твердящему одно, или своим глазам, указывающим другое. Не может же ошибаться Гален?

– Гален – великий врач, но он был таким же человеком, как и мы, а значит, его сочинения не свободны от ошибок, – твердо произнес второй собеседник, щуплый худой человек, лет двадцати на вид, с мягкими светлыми волосами, жидкой бородкой клинышком и жестким взглядом неожиданно черных глаз.

Одет второй студент был просто, даже бедно, и его можно было принять за монаха.

– Гален не мог знать всего, – говорил он, – в его времена запрет на вскрытия был очень строг, и вряд ли Пергамец мог часто нарушать его. Значит, он описывал строение обезьяны, овцы, собаки, кого угодно, но не человека…

– Тише, Мишель! – испугался Везалий. – Для тебя нет ничего святого! Еще немного, и ты отыщешь ошибки в священном писании!

Мигель послушно умолк. Пожалуй, они действительно слишком близко подошли к опасной черте. До сих пор ему удавалось притворяться французом и благочестивым католиком, благо что внешностью он походил на мать – уроженку Нормандии, и в нем непросто было признать испанца, а монастырское воспитание помогало скрывать вольнодумные мысли. Но все же следует быть осторожнее.

Трудно сказать, что сдружило двух столь непохожих людей – баловня судьбы Андрея Везалия, медика в пятом поколении, предки которого уже полтора столетия служили придворными врачами Габсбургов, и опасного еретика Мигеля Сервета. Один – красавец богатырского сложения, второй хромоногий калека. Один – богач, порой даже в будний день одевающийся в блестящую венецианскую парчу. Второй предполагал в ближайшем будущем прервать учение и отправиться на заработки, потому что денег, которые нужно отдать за право сдать экзамены, а потом преподавать самому, у него не было, а просить, хотя бы и у друзей, не позволяла гордость испанского дворянина. Даже причины, приведшие их в медицину, были различны. Если Мигель искал в анатомии подтверждения религиозным взглядам, то Андрей попросту готовился занять после отца почетную должность императорского аптекаря. Он старательно изучал арабский язык, необходимый в работе аптекарю и презираемый докторами, и неспешно трудился над переводом «Девятой книги» Разеса и комментариями к ней. Такой он видел свою докторскую диссертацию.

По самому рождению Везалий обречен был стать медиком-арабистом, сторонником осторожного Авиценны. С нежного возраста он воспитывался в преклонении перед непререкаемым авторитетом древних, перед Галеном и Гиппократом, Абулказисом и Львом Африканским. Мужественный во всем остальном, Андрей боялся только одного – противоречия с общепринятыми взглядами. Может быть потому его так тянуло к Мигелю, который, хотя и не отличался физической храбростью, но зато не признавал ничего, кроме свободного исследования. Друг в друге черпали они недостающие качества.

Друзья вышли на улицу и побрели прочь от анатомического театра и Коллегии Кальви, в которой учились и жили. Латинский квартал остался позади. С Крепостной улицы они свернули на узенькую кривую улочку Сен-Андре и остановились у церкви. Там шла заупокойная служба.

– В Монпелье на лекциях вскрывают не только казненных преступников, но даже дворян, – задумчиво проговорил Везалий. – Медицину там читает Франсуа Рабле. Это известный вольнодумец. Говорят, книгу о Пантагрюэле, вызвавшую такой шум, написал он.

– Вполне возможно, – согласился Сервет, – но я не вижу разницы между дворянином и бродягой. Один мой знакомый любил спрашивать: «Кто был дворянином, когда Адам пахал, а Ева пряла?» И граф, и крепостной родятся на свет одинаково голыми.

– Но потом один ест мясо, а второй – траву. Думаю, стоит посмотреть, как велики различия в строении их органов. Достать тело простого человека – несложно. Король любит вешать бедняков, а потом для вящей пользы студентов-медиков, оставляет тела болтаться на виселице. Грешным делом, мне уже приходилось похищать их оттуда. А вот где достать дворянина?

– Здесь не Монпелье, – согласился Сервет.

Из церкви вышла процессия. Впереди несли тело, за ним шел священник и несколько монахов. Никого из родственников не было.

– Кого хороните? – спросил Андрей.

– Испанский дворянин, – ответили ему. – Вчера приехал в Париж, и в тот же день убит на поединке.

Друзья быстро переглянулись и, не сказав ни слова, пошли за процессией.