Конн Иггульден - Повелители стрел

Перед Чингисханом сидел взволнованный молодой воин, все еще разгоряченный после долгой дороги. Казалось, люди в окружении хана не обращают на него внимания, но гонец понимал, что они настороже и в любую минуту готовы схватиться за оружие. Гонец принес известие о решении своего народа. Он искренне надеялся: старейшины знают, что делают.

— Если ты допил чай, я тебя выслушаю, — сказал Чингис.

Гонец поставил пиалу на пол, сглотнул, закрыл глаза и начал:

— Вот слова Барчука, правителя уйгуров.

Едва он заговорил, смех и веселая болтовня смолкли. Юноша понимал, что все сейчас слушают только его, и волновался еще сильнее.

— С большой радостью я услышал о твоей славе, мой повелитель. Уйгуры долго ждали дня, когда наши народы узнают друг друга и поднимутся вместе. И вот взошло солнце. Река освободилась ото льда. Ты хан ханов, великий гурхан, ты поведешь нас за собой. Мои знания и сила принадлежат тебе.

Посланец замолчал и отер со лба пот. Открыв глаза, он заметил вопросительный взгляд Чингиса и похолодел от страха.

— Прекрасные слова, — заметил Чингисхан, — но где сами уйгуры? У них был целый год, чтобы добраться сюда. Если я должен привести их…

Он недоговорил. В воздухе повисла угроза.

Гонец торопливо ответил:

— Повелитель, только на постройку повозок у нас ушли месяцы. Вот уже много поколений мой народ не кочевал. Пришлось разобрать пять больших храмов, пронумеровать каждый камень, — чтобы можно было возвести их заново. А все наши свитки с письменами вывозили на двенадцати тяжелогруженых повозках.

— Вы владеете грамотой? — спросил Чингис и, заинтересованный, подался вперед.

Гонец с гордостью кивнул.

— Уже много лет, повелитель. Мы, когда торговали с западными народами, пользовались любой возможностью, чтобы приобрести их рукописи. Наш хан — весьма ученый человек и даже копировал работы мудрецов из Цзинь и Си Ся.

— Значит, я должен привечать учителей и грамотеев? — насмешливо осведомился Чингис. — Как вы будете сражаться — свитками?

Посланец покраснел, а все остальные рассмеялись.

— У нас еще четыре тысячи воинов, повелитель. Они пойдут за Барчуком куда угодно.

— Они пойдут за мной, или их бездыханные тела усеют степь, — перебил хан.

Какое-то мгновение гонец в замешательстве смотрел на него, затем молча опустил взгляд на гладко выструганный деревянный пол.

Чингис подавил гнев.

— Так ты не сказал, когда эти уйгурские ученые будут здесь, — произнес он.

— Я опередил их всего на несколько дней, повелитель. Три луны назад, когда меня послали к тебе, они уже были готовы отправиться в путь. Повелитель, запасись терпением еще ненадолго.

— Ради четырех тысяч воинов я подожду, — промолвил Чингис, размышляя о чем-то. — Тебе знакомо цзиньское письмо?

— Я неграмотный, повелитель. Наш хан умеет читать и писать на их языке.

— А в ваших рукописях сказано, как захватить город, построенный из камня?

— Мне не доводилось слышать ни о чем подобном. Цзинь-цы пишут о философии — копируют слова Будды, Кунфуция и Лао-цзы. У них нет работ о военном деле, а если и есть, чужеземцам их не показывают.

— Значит, от ваших свитков с письменами никакой пользы, — сердито бросил Чингисхан. — Иди и поешь чего-нибудь, только будь осторожен, не то твое хвастовство доведет до драки. А я посмотрю, что представляют собой уйгуры, когда они наконец появятся.

Гонец низко поклонился и вышел. Едва покинув дымную юрту, он облегченно вздохнул и еще раз подумал о том, понимает ли их хан, что пообещал. Уйгуры больше себе не хозяева.

Юноша оглянулся и увидел, что вокруг, насколько хватает глаз, мерцают огоньки костров. По одному слову человека, с которым он только что разговаривал, тысячи тысяч двинутся в любом направлении. Возможно, у хана уйгуров просто не было выбора.

Оэлун смочила в ведре тряпку и отерла сыну лоб. Тэмуге с детства был слабее братьев и вдобавок поддавался хвори быстрее, чем Хасар, Хачиун или сам Тэмучжин. Женщина сдержанно улыбнулась при мысли о том, что должна теперь звать старшего сына Чингисом. Его честолюбивые замыслы придали новый смысл этому красивому слову, означавшему «океан», хотя в свои двадцать шесть лет Тэмучжин никогда не видел моря. Впрочем, она, его мать, тоже.

Тэмуге заворочался во сне, когда Оэлун потрогала его живот.

— Он затих. Я ненадолго выйду, — сказала Бортэ.

Оэлун бросила сердитый взгляд на жену сына. Бортэ родила Тэмучжину четверых крепких сыновей, и раньше Оэлун думала, что сноха станет ей сестрой или хотя бы подругой. Когда-то молодая женщина была жизнерадостной и веселой. Несчастье ее надломило, оставило глубокий след в душе. Оэлун знала, как Тэмучжин относится к старшему сыну. Он никогда не играл с Джучи и, казалось, вообще его не замечал. Бортэ изо всех сил старалась развеять сомнения мужа, но они вошли в их жизнь, как железный клин в дерево. Хуже всего было то, что остальные три сына унаследовали отцовские желтоватые глаза, меж тем как темно-карие глаза Джучи в полумраке казались совсем черными. Тэмучжин души не чаял в младших детях, а старший сын не отходил от матери, не понимая, почему отец смотрит на него так холодно.