Валентин Рыбин - Знойная параллель

— К ногтю его сразу, чего мешкать-то!

— Товарищи,— с трудом выговариваю я.— Товарищи, да вы что? Да за что же?..

Тут втащили меня в комнату. Трое их. Один здоровенный рябой мужик, двое других — парни моего возраста.

— Кто такой? — спрашивает рябой.

— Приезжий я... С Полторацким приехал... От контры спасаюсь.

— А мы тебя как раз за контру и приняли,— усмехнулся рябой.— Скажи спасибо, что сразу не порешили. А хотели...

Пока мы выясняли обстановку — что и как, видим в окно, целый отряд эсеров к заводу приближается. Ясно, что мне надо прятаться. Рябой хватает меня за руку — и прочь из барака. Опять — через стену. На этот раз в заводской двор. Завел меня рябой в пильный цех.

— Лезь туда,— показывает на гору хлопка.— И сиди, пока за тобой не приду. Бодряшкин моя фамилия. Иваном зовут.

И ушел.

В тот день по всему Мерву шли обыски. Искали всех, кто приехал с Полторацким. Многих арестовали. Заодно председателя мервской ЧК, редактора газеты «Трудовая мысль» Исидора Кондратьевича Каллениченко. Только ночью навестил меня Бодряшкин.

— Слезай. Тут я тебе одежонку подходящую подыскал.

Выбравшись из своего укрытия, надеваю туркменский косматый тельпек, бязевую рубаху, штаны такие же, халат. На ноги — чарыки.

— Ну вот, думаю сойдешь за туркмена-арбакеша. Кто спросит, отвечай: живешь в Пешанали, на завод хлопок возишь. Вон и арба твоя,— показывает Бодряшкин в проем двери. — А теперь пойдем ко мне, покормлю.

В бараке разговорились.

— Все арестованы, кроме тебя. Комиссара вашего, Полторацкого, прямо на телеграфе взяли. Говорят, он в это время с Ташкентом по прямому проводу разговор вел. Помощь просил. Держат в тюрьме. Каллениченко тоже с ним. Остальных хотят отправить в Асхабад, вместе с пленной соцротой. Ох, непонятное творится! — сокрушенно вздыхает Бодряшкин.— Фунтиков этот и вся его братия тоже вроде бы стоят за рабочий класс, но в то же время на рабочих людей руку поднял! Полторацкий-то, говорят, бывший типографский рабочий. Член РСДРП. Вызволять его надо из неволи. Наша ячейка постановила в воскресенье всем скопом идти к коменданту Наибову, требовать, чтобы освободили комиссара. Не знаю, поможет ли наш протест? Говорят, какой-то Доррер в правительстве Фунтикова. Он грозится: пока не всажу комиссару Полторацкому пулю в лоб, не успокоюсь. Это, оказывается, его родного старшего брата в декабре прошлого года, в Ташкенте, Советская власть судила и расстреляла.

Как услышал я о том, что с Фунтиковым прибыл родной брат того мухортого Доррера, которого я гнал з машине от Ходры до Совнаркома, так и замер: «Нет, не простит он».

— Эх, Иван Кузьмич,— говорю я.— Плохо наше дело. Торопиться надо. Вызволять следует комиссара.

Вечером рабочие завода собрались и отправились к военному коменданту. Тот даже не вышел к ним. Выслал небольшой отряд, чтобы прогнали ходатаев. Началась смута на заводе. Но долго раскачивались. Пока что собралось человек до ста, еще двое суток миновало. Вышли на демонстрацию протеста с требованием, чтобы освободили комиссара и других большевиков, а в «Трудовой мысли» уже заметочка помещена: в Мерве распространился слух об убийстве красного комиссара Полторацкого и председателя ЧК Каллениченко. Ведется, дескать, тщательное расследование. Виновные в учиненных зверствах будут арестованы и понесут суровое наказание...

Вот так было. Опоздали мы. Да вряд ли и помогли бы такими малочисленными силами. Ведь эсеров, офицеров да чиновников бывших царских около двадцати тысяч было в Мерве. На каждой квартире по четыре-пять человек стояло. Да еще бандит Эзиз-хан из Теджена прибыл на помощь к эсерам. Безнадежное было положение. Отчаянное положение.

Вечером Бодряшкин сообщил: жена Калениченко ходила к Наибову, добилась, чтобы разрешили похоронить ее мужа и комиссара на кладбище. А когда вернулись и сели помянуть, Бодряшкин достал сложенный многократно листок и говорит:

— Это предсмертное письмо комиссара. С охранником передал. Надо сохранить и донести его до всего рабочего класса...

На другой день выехал я на своей арбе из Мерва и подался в сторону Байрам-Али. Несколько раз останавливали по пути белогвардейцы.

Притворялся, как мог, лепетал бессвязное, и лишь одно слово произносил по-русски: «домой». Так и добрался до своих цел и невредим, и письмо комиссара в подкладке привез.

После уже, в двадцать первом году, когда произвели расследование по делу расстрела Полторацкого и Каллениченко, вскрылись все подробности. Оказывается, Фунтиков, прежде чем расстрелять комиссара, потребовал от большевиков: «Сдайте всю железную дорогу от Асхабада до Ташкента, тогда получите комиссара живым и невредимым». А когда получил отказ и предупреждение, чтобы эсеры сложили оружие, отдал Полторацкого и Каллениченко на расправу графу Дорреру-младшему и его молодчикам...