Берды Кербабаев - Решающий шаг

Стены просторной кибитки опять показалась тесными Халназару. Он оглядел беспокойным взглядом многочисленные узелки, скрепляющие остов кибитки, и тяжело вздохнул:

— Да, страна осталась без повелителя... А народ без повелителя — все равно что женщина без мужа, конь без узды. Боюсь, что все пойдет теперь прахом...

У Покги уже сочилась по губам зеленая табачная жвачка. Он сплюнул под чувал и облизал губы:

— И меня тошнит от этих ревлиюсов. Халназар поднял свои тяжелые веки:

— Покги-мираб, твои слова непонятны.

— Говорят, что ревлиюсы — это те, что хотят сесть на место царя. Их будто бы народ выбирает. А выборы, сам знаешь...

— Да, если дело зависит от выборов... Еще древние говорили: толпа — стадо безумных.

Мамедвели, поглаживая бородку, заговорил так, словно читал проповедь:

— Все от бога! Всевышний даровал рабу своему ничтожную долю свободы. Но милость его беспредельна. Он терпеливо взирает на дела людей и часто испытывает раба своего. А вообще говоря, все совершается по воле аллаха. Без его соизволения не шелохнется и былинка. Напасти и бедствия обрушиваются на тот народ, который забывает бога. Конечно, и эта засушливая весна, и свержение царя, и все, что может еще произойти, свершается волей аллаха. Если судить по некоторым преданиям, все это — признаки конца света.

Покги не совсем понял проповедь ходжи, да и не обратил на нее внимания. Но на Халназара, который уже достаточно наслушался от стариков рассуждений о «последних временах», речь ходжи, произнесенная тягучим, заунывным голосом, подействовала очень сильно. Под впечатлением этой речи он погрузился в тревожные думы: «Если царь свергнут, то народ поднимется на ноги. Может быть, и война кончится, и люди, уехавшие на тыловые работы, вернутся. Среди них немало обиженных. Вернутся они и сразу затеют свалку. Может быть, и смуту поднимут. Где же сила, чтобы подавить смутьянов? И без того голодный народ, не считаясь ни с чем, протягивает руки прямо к твоему рту. А Мавы?.. И он, если вернется, спасибо не скажет. Может, и арестантов освободят. Ну, а если и Артык снова появится в ауле...» У Халназара даже выступил холодный пот при мысли, что может произойти в случае возвращения Артыка.

Халназар поглядел вокруг и, тяжело вздохнув, обратился к жене:

— Почему ты не снимешь войлок с задней стенки кибитки? Душно.

Было только начало апреля. С земли поднимались клубы пыли, но воздух еще не успел особенно раскалиться. Кошму на задней стенке кибитки обычно снимали только в июне, поэтому Садап-бай удивленно посмотрела на мужа:

— Вай, отец! Ведь еще нет жары.

Садап не понимала, что нестерпимый жар охватил все тело Халназар-бая. Халназар не волновался так даже тогда, когда расстроился затеянный им той, когда этот дерзкий смутьян Артык отнял у его сына невесту. Чтобы не обнаружить своих переживаний, он стал обмахивать грудь широкими складками своей рубахи. На вспотевшее от горячего чая тело повеяло прохладой, но сердцу успокоения не было. Бай не знал, о чем говорить, о чем спрашивать. И вдруг сам выдал свою сокровенную мысль:

— Ходжам, кажется, и в самом деле наступает конец света...

В соответствии с приказами генерал-губернатора Туркестанского края и начальника Закаспийской области полковник Беланович пытался скрыть от народа сообщения о революции, начавшейся в Петрограде. Власти надеялись, что Николая II заменит на троне другой монарх. Но волнующая весть о низвержении самодержавия и все новые сообщения о победе революций по всей необъятной стране, первыми распространителями которых были телеграфисты, неслись из уезда в уезд, из аула в аул, из кибитки в кибитку. Дошли эти вести и До кибитки Айны.

Айна сидела за вышиванием. Солнечный луч, падавший через верхнее отверстие кибитки, играл на платье девушки, на ее рукоделье. «Что это случилось? — дума-ла она. — Разве может быть свергнут царь, да еще белый царь? Или он потерпел поражение в битве и попал в плен к врагам? Но если повалился царь, то не удержатся и его верные слуги — старшины, волостные. А без них пошатнется и могущество Халназара... Дай бог, чтобы все это оказалось правдой! Не станет царя, не станет и его джигитов и тюрем. Как хорошо будет, если вернется Артык-джан!.. Ах, что я болтаю! Вот уже шесть месяцев нет никакой весточки об Артыке и никто его не видел. Откуда же он придет?.. Только мечты мои... Некоторые стараются утешить меня, говорят: «Артык, слышно, здоров, только его никому не показывают, держат в ашхабадской тюрьме». Другие, потешаясь над моим горем, твердят: «Артыка давно отправили на войну». А есть и такие, которые злорадно утверждают, будто Ар-гыка тогда же расстреляли солдаты баяра-полковника... Если б тяжесть моих страданий упала на гору, — гора провалилась бы. Если б огонь моих мук коснулся реки,— она пересохла бы, как Тедженка...»