Берды Кербабаев - Решающий шаг

— Сколько у тебя сыновей?

— Че...че...тыре.

— Сколько лет старшему?

Меле-бай не знал, что ответить. Сказать тридцать пять, — сын окажется старше отца. Поэтому он снизил немного возраст сына:

— Двадцать семь.

— Так у тебя родился сын, когда тебе было три года?

Меле-бай растерялся:

— Нет, полковник-ага, я ошибся.

— А сколько же ему лет?

— Тридцать пять.

— Значит, сын старше тебя на пять лет?

— Ах, нет, не так...

— А как?

— Пятьдесят восемь.

— Сыну пятьдесят восемь, а тебе тридцать?

— Нет, баяр-ага, мне пятьдесят восемь.

Разгневанный начальник уезда приказал привести всех четырех сыновей Меле-бая, а самого его отправить в тюрьму. Но Ходжамурад сразу понял, что тут можно будет поживиться, и вступился за старика. Словно подмигивая своими полуопущенными веками, он обратился к грозному начальнику:

— Господин полковник, есть поговорка: один промах — не в счет. Бай ошибся, его можно простить. Он сам искупит свою вину.

Полковник понял намек и усмехнулся:

— Верно. Как не простить человека, который в трехлетнем возрасте стал отцом взрослого сына!

В это время подошел ахальский родственник Покги и отдал полковнику честь. На нем были сапоги со шпорами, черные брюки, рубашка защитного цвета, сбоку висела сабля, на желтых погонах белели нашивки, а на груди блестели две медали.

Взглянув на принаряженного фронтовика, полковник добродушно сказал:

— Вот за такого богатыря могу не одного — десять человек отпустить! Мираб свободен.

Покги Вала был вне себя от восторга, а вернувшись в аул, без конца хвалился и своим родом и бравым джл-гитом, вызвавшим похвалы полковника.

Семью Меле-бая волостной Ходжамурад за полторы тысячи рублей и большой ковер вовсе освободил от набора.

В тот же день Теджен был полон людьми в больших папахах. Не было счета тем, кто пришел провожать сына или брата, прощаться или просить об освобождении от набора. Притащилась и мать Ашира.

Город она видела в первый раз. Ее перепугал грохот и свист паровоза, мчавшегося, как черная кибитка. Дребезжащие арбы, фаэтоны с бубенцами оглушили ее. В нос ударили удушливые, необычные запахи. Все люди казались ей на одно лицо, все улицы — похожими одна на другую. Она не различала, где лавка, где учреждение. После долгих расспросов она отыскала, наконец, волостного и упала перед ним на колени:

— Волостной-ага, да буду я твоей жертвой, выслушай меня ради аллаха! Я из аула Гоша. У меня один сын, единственное утешение на старости лет. Его посылают по подложному жребию на работы.

— Ложь! Этого не бывает.

— Ах, да буду я твоей жертвой!

— Кто посылает?

— Да тот, что в нашем ауле, Халназар-бай.

— Халназар-бай не допустит несправедливости.

— Да преклоняюсь я перед тобой, волостной-хан, ты мне поверь! Бай не показал сыну жребия, а сказал: «Иди, вышел твой жребий». И отправил. У меня есть свидетели.

— Ты, старая, клевещешь на Халназар-бая.

— Хан мой, сынок, я не клевещу, я прошу тебя. Освободи мое единственное дитя. До самой смерти благодарить буду!

Волостной поморщился:

— Если мы будем освобождать единственных сыновей, нам придется распустить больше половины набранных. Пусть каждый пеняет на свой жребий. Ведь сказано: вынувши жребий, не плачут.

— Волостной-хан, тогда ты хоть вновь кинь ему жребий!

— У меня забот — не только о твоем сыне. Хватит, вставай!

Старуха обняла колени волостного, заплакала. Волостной приказал стоявшему тут же есаулу:

— Убрать!

Есаул пригрозил:

— Если не хочешь, чтобы тебя вытолкали взашей, уходи!

Несчастная взмолилась:

— Сыночек дорогой, и у тебя есть мать. Если б ты стал тонуть, разве она не бросилась бы в воду? Я нуждаюсь в твоей помощи, пожалей меня!

Волостной оглянулся назад, что-то промычал грозно, упираясь рукою в бок. Но, почувствовав под рукой хруст сторублевок Мелебая, рассмеялся и вышел.

К полковнику старуху не пустили, вытолкали за дверь. Она побрела по улице, причитая и плача. На базарной площади ей встретился Халназар и, пряча глаза, обошел стороной. Старуха обернулась и стала проклинать его:

— Ах, чтоб тебе не дома умереть, подлый бай! Чтоб тебе не любоваться на своих детей! Чтоб еда тебе стала ядом, а питье отравой!..

Как будто не слыша проклятий старухи, Халназар заложил руки назад и свернул за угол. Навстречу ему с церковной площади ехали всадники. И вдруг он крикнул, вытаращив глаза:

— Мелекуш!.. Мой Мелекуш!

Он узнал своего коня. Впереди сотки ехал командир карательного отряда. Конь извивался под ним змеей. Когда-то хорошо откормленный, Мелекуш заметно отощал, резко обозначились ребра, блестящая золотистая шерсть потускнела. Его можно было узнать только по гордой поступи и по тому, как непокорно выгибал он шею, грызя удила.