Антонен Арто - Монах

Любопытство стало всеобщим, так что святые сестры забыли все реальные и воображаемые опасности. Лоренцо стал приподнимать решетку, а монахини — помогать ему изо всех сил, им это удалось сделать без больших затруднений. И тогда перед ними открылась глубокая пропасть, сквозь густую темноту которой не проникал взгляд. Свет лампады был слишком слаб, чтобы оказать настоящую помощь; можно было различить лишь ряд грубых, бесформенных ступеней, которые уходили в зияющую бездну и терялись в густом мраке. Стонов больше не было слышно, но никто уже не сомневался, что доносились они из этой ямы. Когда Лоренцо наклонился над ней, ему показалось, что он различает сквозь тьму что-то мерцающее; он внимательно вгляделся и уверился, что видит слабый огонек, который то исчезает, то появляется вновь. Он сказал об этом монахиням, и они тоже увидели огонек. Но когда он объявил, что хочет спуститься чв дыру, они все восстали против этого намерения. Но их возражения его не поколебали. Ни одна не набралась смелости пойти с ним, а он не мог и думать, чтобы лишить их света лампады. Итак, один, в темноте, он решился предпринять эту авантюру, а монахини ограничились молитвами за его успех и безопасность.

Ступени были такими узкими и неровными, что спускаться по ним было все равно что идти по краю пропасти. Из-за окружающей тьмы ему приходилось идти крайне осторожно, чтобы не оступиться и не упасть в бездну; он много раз был близок к этому. Однако он достиг твердой земли раньше, чем рассчитывал. Он понял, что плотная темнота и глухой туман, царящие в подземелье, сделали его гораздо более глубоким, чем он был на самом деле. Без каких-либо происшествий он добрался до конца лестницы, остановился и стал искать огонек, привлекший его внимание. Но тщетно: вокруг было темно. Он прислушался, не стонет ли кто-нибудь; но его слух не различал ничего, кроме отдаленного шепота монахинь, которые наверху твердили тихими голосами Ave Maria. Он колебался, не зная, в какую сторону пойти. На всякий случай он пошел вперед, но сделал он это медленно, боясь удалиться от предмета своих поисков вместо того, чтобы направиться к нему. Стоны говорили о каком-то страдающем существе или, по крайней мере, о чьем-то горе. Он надеялся, что сможет помочь. Наконец снова раздались жалобные звуки, и довольно близко. Обрадовавшись, он повернул в ту сторону: по мере того, как он продвигался, звуки становились отчетливее; вскоре он снова увидел свет, который до сих пор скрывался за выступом невысокой стены.

Свет шел от маленькой лампы, поставленной на каменный выступ. Ее слабые и жалкие лучи скорее подчеркивали, чем скрывали ужасную узкую и темную камеру, устроенную в одном из углов подземелья; можно было различить и другие подобные помещения, но их протяженность была скрыта темнотой. Свет холодно отражался от влажных стен, поросшая мхом поверхность которых его поглощала; нездоровый густой пар облаком поднимался к потолку камеры. Подходя, Лоренцо ощутил, как его пронизывает холод, проникая в вены, но повторяющиеся жалобы заставили его продолжать путь. Он повернул в ту сторону и при слабом свете лампы увидел в углу этого гнусного места какое-то существо, лежащее на соломенной подстилке, такое жалкое, исхудавшее, бледное, что он даже не понял, была ли это женщина. Она была полуодета, ее рассыпавшиеся длинные волосы в беспорядке падали на лицо и почти закрывали его, иссохшая рука безжизненно лежала на лохмотьях одеяла, которые прикрывали дрожащее и дергающееся тело; другой рукой она обхватывала какой-то сверточек, который прижимала к груди; рядом были крупные четки, напротив — распятие, к которому были прикованы ее ввалившиеся глаза; рядом стояли корзина и глиняный кувшинчик.

Лоренцо остановился; он был раздавлен ужасом; он смотрел на это несчастное существо с отвращением и жалостью. Его затрясло при виде этого зрелища, он почувствовал, как у него останавливается сердце, силы покидают его, ноги отказываются его держать. Он вынужден был облокотиться на стенку около себя, не в силах ни двинуться, ни заговорить с несчастной; она взглянула на лестницу. Стена скрывала Лоренцо, и она его не заметила.

— Никто не идет! — прошептала она наконец.

Голос был хриплый и невыразительный, она тяжело вздохнула.

— Никто не идет! — повторила она. — Нет, меня забыли! Больше никто не придет!

Она замолчала на миг, потом грустно продолжала:

— Два дня! Два долгих дня — без еды, без надежды, без утешения! Безумная! Как я могла хотеть, чтобы такая жалкая жизнь продолжалась! И все же такая смерть! Боже! Умереть такой смертью! Терпеть эту пытку целую вечность! До сих пор я не знала, что такое голод! Чу! Нет! Никто не идет и не придет никогда.