Карин Эссекс - Фараон

Антоний улыбнулся, и Клеопатре подумалось, что он, быть может, уже не чувствует боли.

— Дай мне немного вина, хорошо?

Он произнес это небрежно, как будто просто только что пришел из боя и хотел выпить.

— Что ты наделал?! Милый мой, я просто хотела, чтобы мы убежали вместе. Я молилась, чтобы ты прозрел истину сквозь мою ложь!

Клеопатра помогла ему освободиться от кирасы и положила голову ему на грудь. Его кожаная туника была влажной и пахла солью и металлом — так пахнет кровь.

— Когда мне сказали, что ты мертва, я снова стал умолять Эроса убить меня, но он обратил свой меч против себя. Понадобилась отвага слуги и ложь женщины, чтобы я решился уйти из жизни.

— Потому что ты любишь жизнь, счастье мое, а не потому, что у тебя не хватало храбрости.

Клеопатра взяла у Хармионы кубок с вином и поднесла его к губам Антония. Ирас приподнял голову полководца, чтобы тот мог выпить. Младший евнух плакал, пытаясь спрятать лицо. Клеопатра повернулась к Гефестиону:

— Осмотри его рану и скажи, что можно сделать.

Антоний поднял руку, останавливая Гефестиона, и с мольбой посмотрел на Клеопатру.

— У нас осталось несколько мгновений. Выпей со мной, как будто мы здесь одни и у нас нет других забот, кроме удовольствия.

Трясущимися руками Клеопатра поднесла кубок ко рту и отпила глоток. Антоний смотрел на нее, вздрагивая от боли, но глаза его оставались ясными.

— Вот так, — промолвил он. — А теперь дай мне еще. Ты же знаешь, как я люблю хорошее вино.

Она не выдержала, разодрала одежды, оторвала кусок от своего белого платья и закрыла его рану.

— Позволь мне помочь тебе, — рыдала она, разглаживая лоскут и видя, как он пропитывается кровью.

Она не могла смотреть, как жизнь утекает из тела Антония, и потому отбросила ткань в сторону и попыталась зажать рану руками. Но, понимая, что причиняет ему боль, она позволила ему отвести ее ладони прочь. Соприкоснувшись руками, они оба почувствовали на пальцах теплую кровь.

— Мой телохранитель отнес мой окровавленный меч Октавиану. Моя смерть даст тебе возможность вести переговоры.

Клеопатра вновь поднесла к его губам кубок, потому что не хотела ничего слышать ни о смерти, ни об Октавиане. Закрыв глаза, он отпил чуть-чуть и с усилием проглотил.

— Я мог бы умереть вдали от тебя, пронзенный мечом какого-нибудь низкого иноземца. Но так лучше. Так я смогу унести твой образ с собой в обитель богов.

Клеопатра не хотела, чтобы он успокаивал ее. Она хотела, чтобы он жил. Она снова принялась рвать свою одежду, надеясь, что сможет наложить какую-нибудь волшебную повязку. Она молила его:

— Не сдавайся так быстро, император. Позволь мне помочь тебе.

Антоний вновь остановил ее и притянул к себе, зарывшись губами в ее волосы.

— Счастливейшие времена, — прошептал он, и ее тело обмякло от его горячего дыхания.

Так она лежала, чувствуя, как его теплые губы касаются ее уха, — до тех пор, пока он вдруг не выпустил ее руку.

Клеопатра только теперь осознала, что никогда прежде не ведала истинной скорби, даже после гибели Цезаря, ибо теперь горе обрушилось на нее с небывалой жестокостью. Она и раньше видела смерть и всегда оставалась спокойной. Но теперь, когда ей как никогда в жизни требовалась собранность, горе заполонило ее, и она ничего не могла с собой поделать. Она чувствовала, как Антоний покидает ее, как будто бы и впрямь он уходит прочь. Она пыталась уцепиться за его призрак, но он исчез слишком быстро, и ей показалось, что он смеется, но не над ней, а над кем-то другим. Клеопатре подумалось: «Быть может, это Цезарь пришел за своим командующим конницей и они вместе хохочут над какой-то шуткой? Или же Антоний так скоро узрел все прелести смерти?»

Клеопатра рассердилась. Как быстро освободился он от земных забот, как скоро развязал все их клятвенные узы! Она колотила Антония по груди, как будто этим могла вернуть его к жизни. Может быть, если причинить ему достаточно сильную боль, он очнется от смертного сна? Но ее кулаки впустую ударяли о его грудь.

И тогда Клеопатра обратила свою ярость на себя. Словно безумная вакханка, она размазала кровь Антония по своему лицу, разодрала одежды и стала бить себя в грудь. Она слышала, как ее кулаки ударяются о ребра, видела, как руки ее мелькают в воздухе, но не испытывала боли, лишь странное онемение. Точно дикий зверь, Клеопатра раздирала свою кожу ногтями, которые Хармиона сегодня утром так заботливо накрасила бледно-голубым. Но причинить себе достаточно сильную боль царица так и не смогла, и тогда она сдалась и упала на грудь Антония, на ту грудь, где в прежние времена так часто находила убежище от всех горестей. И возлюбленный ничего не мог дать ей.