Эмилиян Станев - Антихрист. Легенда о Сибине

А когда стало сие злодеяние известно, повелел ты отпеть души мучеников, и забили погребальным звоном клепала, поднялся плач и стон, и у всех, от мала до велика, сердца наполнились болью и гневом. Восхищенный убитыми воинами Христовыми, пожелал ты последовать за ними. И посейчас вижу, как шествуешь ты, опираясь на патриарший свой посох, по оскверненному, потоптанному, разоренному Цареву городу, той улицей, что ведет к дворцу, по которой некогда прошел и я во вретище, оплеванный и осыпанный пеплом. Варвары сбились в кучу, онемев от величия твоего и дерзости. Не глядя по сторонам, прямой, седовласый, с бледным, осененным благодатью лицом, шел ты изобличать обманщика-турка, готовый встретить «юницу с нежными дланями».

Нескончаемые жертвы, святитель, заливают кровью своей земные алтари, и был ты одним из жрецов зловещего того таинства! Не стану я есть хлеб с твоей трапезы, сидеть за твоим столом, у народа — стол иной, тех бедствий, что принесли мы ему, и возложил он на него истерзанное тело своё…

Но отчего словно денница после кромешной ночи загорелось во мне желание видеть тебя и говорить с тобой? Оттого ли, что хотел я вновь уверовать в недостижимое, или оттого, что хотел остановить безумие твоё?

На коленях молил я агарянина о дозволении. И он согласился, ибо не мог без меня — некому было писать для него и считать, а также и веселить его. Он видел во мне повредившегося умом бывшего монаха и требовал, чтобы перешел я в турецкую веру, грозил, что призовет трех мулл совершить надо мной обряд, но произойдет это в Никополе, дабы позабавить султана и пашей. После того, как поклялся я, что надену чалму, приказал он двум стражникам проводить меня до церкви…

Светил над городом лунный серп, чтимый турками так же, как мы чтим крест. Мы шли мимо лишенных крова людей, валявшихся на улицах и в дворах. Сновала туда-сюда стража, отовсюду доносился плач детей, стенанья престарелых и больных, мольбы голодных. Янтра уносила прочь воспоминания о прошлом Тырновграда, выли одичалые псы, пылали костры во множестве мест, где варвары жарили баранов. Наконец приблизились мы к церкви. Снаружи стерегла стража, не пускавшая к тебе народ. Я постучался в пристройку, отведенную для священника, ожидая услышать твой голос. Сердце моё колотилось, дыхание прерывалось, мысли путались, и я забывал, что вознамерился сказать тебе. Изнутри отозвался незнакомый голос, спросил, кто там. Услыхав приказ стражников, он отворил, и взору открылись два одра. На нас смотрел молодой дьякон с черной, как смоль, бородой. Он вытаращил глаза, лицо побледнело и вытянулось. В железном подсвечнике на низком столе горела свеча, на стене, перед большой иконой Вознесения — лампада. Дьякон на греческом спросил, что нам нужно. Я не ответил ему — глаза мои искали тебя. И увидали — ты стоял на коленях спиной к двери, без камилавки, в подряснике, и в первую минуту подумалось мне, что ты беззвучно молишься.

Агаряне заглянули в дверь, и дьякон сказал: «Твоё преосвященство, пришли…» И когда обернулся ты, увидал я, как поседел ты. Волосы твои, заплетенные в поредевшую косицу, блеснули точно шелк на стариковских плечах, лицо, изборожденное глубокими морщинами — следами непреклонной воли и изнурительных бдений, было смертельно усталым, но глаза зоркие, с живым блеском. Я ожидал, что ты узнаешь меня, но ты смотрел на меня, как человек, пробужденный ото сна, и только спросил, что нужно нам. Я знаком попросил варваров отойти, закрыл за собой дверь и сказал: «Не узнаешь, владыко? Теофил я, сын Тодора Самохода, заклейменный вами как еретик». Мы смотрели друг другу в глаза, и ты поднялся с колен. Я думал, что увижу в твоём взгляде растерянность из-за моего появления, следы ужаса, пережитого тобою в тот день на крепостной стене, но не увидал ни того, ни другого. Ты смотрел на меня с подозрением, видимо, решил, что принял я мусульманство, и я добавил: «Раб я у агарян, слуга Шеремет-бега».

Услыхав, кто я, дьякон опустился перед иконой на колени и стал молиться. Лампада потрескивала, по низкому потолку клубились тени. И когда молчание сделалось нестерпимым, ты заговорил, но словно с самим собой: «Да, это ты… Зачем пришел? Для того ли, чтобы судить меня? Не может ныне идти речь о тех, кто сам отлучил себя от церкви, но обо всём стаде…» Твой взгляд избегал смешного лица моего, выглядевшего зловеще в ту скорбную ночь, и я знал, что оно обвиняет тебя. Но мог ли быть испуган либо удивлен тот, кто тысячи раз лицезрел Сатану и пережил все ужасы в этом городе? Дивясь самому себе, произнес я давно приготовленный вопрос: «Зачем посылаешь на смерть достойнейших из паствы своей и даешь агарянам повод к новой резне и грабежам? Не различаешь ли козней дьявола?.. Что получилось из горнего твоего Иерусалима, во имя которого жгли вы меня каленым железом? Простолюдин Магомет посмеялся над нами, и ныне выглядим мы шутами и глупцами. — И, сам испуганный дерзостью вопросов своих, добавил: — Хоть и антихрист я, душа у меня человечья и страждет она. Не гневайся на меня, отче».