Дмитрий Балашов - Марфа-посадница

Служка скрылся. Зосима поднял глаза и невольно вздрогнул, ощутив жгучий взор Пимена. Они благословили друг друга. В краткой речи, объясняя великую несправедливость того, что монастырь лишен права владеть землею, на которой он расположен, Зосима, наученный опытом, старался, елико возможно, ни единым словом не оскорбить заглазно боярыню Марфу Борецкую. Пимен пристально глядел в лицо соловецкому угоднику, почти не слушая. О существе дела он уже знал от архимандрита Феодосия и других. В нем росло сдавленное глухое раздражение: просители, просители, просители! Порою кажется, что все они, как и он, не будучи уверены до конца, утвердится ли Пимен на владычном столе, торопятся урвать свое в эти краткие месяцы затяжной предсмертной болезни Иониной. Вот и сей такожде! А дела не ждут, и надо вести их твердой рукою, так, словно бы посох владыки уже в деснице твоей!

Зосима меж тем, изредка подымая глаза, видел резкие черты Пимена, темным огнем горящие глаза и все более утверждался в мысли, что тот не остановится принять постановление у литовского митрополита. Он осторожно упомянул, что в Новогороде, по слухам, свила гнездо латынская ересь и он сам свидетель тому, что хулящие на монастыри открыто проповедуют по стогнам града. Пимен поморщился, сухо возразив. Странно, оба они плохо помнили существо разговора, так как каждый, говоря одно, единовременно думал о другом.

«Может ли он помочь? - гадал Пимен, разглядывая Зосиму. - Навредить - сможет. Довольно московских юродивых на нашу голову! Ежели все эти бедные монастыри станут просить земель у великого князя… Проще всего, конечно, отослать старца назад, на его остров, пусть ждет лучших времен. Но за него хлопочет архимандрит Феодосий, а от Феодосия зависит отношение не только малых, но и больших монастырей. Пропустить к Ионе? В конце концов такой ли это ущерб для Борецкой, тем паче, что острова как-никак принадлежат не ей, а городу…»

- Владыка тяжко болен, - отрывисто произнес Пимен, вставая. - Пожди, брат, а я узнаю, возможет ли он ныне принять тебя!

Пимен вышел, все еще не решив окончательно, что ему делать с Зосимой.

Иона умирал в строгой пышности архиепископского дворца, Евфимиевых бесконечных палат, по которым сейчас, в тревоге, скорби, корысти и вожделении сновали келари, ключари, младшие стольники и чашники, монахи и иеромонахи, иереи и протоиереи, владычные посельские, хлебники, слуги и служки всех мастей и чинов, то перекоряясь, то завидуя, и молча лелея возможные перемещения, когда новый (на Пимена уже многие посматривали с почтительным подобострастием: сами Борецкие, Есиповы, Онаньин за него - шутка ли!), когда новый архиепископ возьмет бразды великого дома святой Софии Новгородской и властно переместит по-своему вековой распорядок архиепископского двора. Страсть, ненависть, шепоты надежд и страхов ползли, как горький дым пожара, накаляя воздух под низкими сводами палат до того, что становилось трудно дышать.

Смутное это брожение, как глухая мышиная возня по ночам, едва долетало до того, заветного, покоя, перед которым смолкали, куда входили на цыпочках, и то лишь избранные, званные им самим, и почти не мешало Ионе, вздремывая порою от телесной набегающей слабости и вновь переходя в бдение, думать, перебирая прожитые годы, весить их пред Господом и совестью своею и проверять, так ли прожил, то ли и все ли, что мог, сделал, с чистою ли душою может встретить он свой последний, уже недалекий час, переступить порог просветленного того мира, куда ушли, в свой черед, прежние архиепископы Великого Новгорода.

А заботы, земные, отошедшие и отходящие, были немалые. Даже и теперь ему не давали покоя. Стольник Родион и Еремей Сухощек, владычень чашник, настойчиво требовали назначить восприемника. О том же толковали чуть не все приезжающие к нему бояра. Даже допущенный в покои старец Варсонофий обмолвился как-то о восприемнике. Восприемник! Всеми делами дома Софии вершит сейчас Пимен. Ну да, его хочет и Марфа Борецкая. Восторжествуют неревляне. Будет роптать старая Славна, разъярится Захария Овин. Начнутся обиды. Иона не был уверен в Пимене. Сухой горячечный взор ключника пугал. Пимен давал деньги Марфе, не спросясь у него, архиепископа. Об этом больному Ионе заботливо донесли. Он почувствовал омерзение на доносящих. Гнева на Пимена не было. Была тревога. Пимен затеет войну с Москвой. Великого князя не одолеть. Кто будет рад усобице православных? Славенские бояра против войны. Утвердит ли Пимена Москва? По слухам, и об этом тоже донесли Ионе, он был готов принять посвящение от митрополита литовского, Григория, униата, о чем судачили уже по всему городу. И это усиливало неуверенность. Гордыня! Грех! Наставь его, Господи! Сам он все эти годы старательно избегал крайностей, оберегал, щадил, укреплял…