Дмитрий Балашов - Марфа-посадница

- Что ж вы-то, господа мужики! Иван! Окинф! Кто-нибудь! Овин же всему причина! Скажите, уйдет опять!

Роман Толстой стал яростно пробиваться вперед, но его уже опередили. Неведомо кто, издали не разобрать было, поднявши топор, кричал с крыльца:

- Василья мы порешили, мужики! А кто первый поехал на суд московский, кого вечевой дьяк Захар завсегда слушает? Кто всему делу коновод?!

- Кто?

- Кто! Захарья Овин, вон кто! Он и Василья оговорил, чтобы самому отпереться! А они с Кузьмой и послов посылывали отай! Боле некому!

- Овин, Овина давай!

- Где он, веди сюда!

- Утек! Через Великий мост в Детинец кинулся! Не давай уйти! За ним! Бей набат!

Толпа повалила на Великий мост. Вверху, на вечевой звоннице, запрыгали люди, и стал раскачиваться тяжелый язык колокола. Вот раздался первый, еще неторопливый удар, второй, третий. Колокол бил все чаще и чаще. Мотаясь под ним, четверо мужиков изо всех сил раскачивали-торопили кованое било.

Сейчас по зову всполошного колокола ринутся со всех сторон к Детинцу из всех пяти концов черные люди, - только бы Овин не успел уйти!

Слуги жались к тыну. Толпа неслась мимо, обтекая маленькую кучку бояр. Суровые глаза Марфы смотрели ей во след. Подъехавшему на коне дворскому она коротко приказала:

- Скачи на Досланю, Ивана Пенкова предупреди! Пущай в Хутынь скачут, тамо переждут! Скажи, отца убили ни за что, Захар оговорил.

Дворский поскакал за толпой.

«Вот оно! - думала Марфа. - Народоправство новгородское! Страшно оно. А праведно. По сердцу решают, не от ума, не с хитрости!»

Толпа на той стороне Волхова окружала Детинец.

С откоса, оглянувшись еще раз, Овин почуял, что дело неладно.

- Скорей!

Спорым шагом они прошли сквозь башню.

- Ворота затвори, дурень! - приказал Овин мордатому владычному охраннику. Стражник со скрипом начал запахивать тяжелые створы.

- На засов заложи! - прикрикнул Овин.

- Теперь к владыке!

Дело решали минуты. Трепещущему служке, а потом вышедшему к ним ключнику Феофила Овин, усмехнувшись, грубовато велел:

- Зови владыку! Пущай спасет нас, в Софию ли запрет, переждать нать! Чернь расшумелась!

За тяжелою дверью началась какая-то пря, и вдруг вырвался взвизгивающий голос Феофила:

- Я не посылывал! Меня самого убьют!

Гулкие удары послышались от речных ворот. Овин дернул дверь, она не поддалась. Потом открылась, ключник появился с несколькими холопами:

- Владыка Феофил принять не может! - заносчиво возгласил он. Спорить уже было некогда. «Бежать?» Овин прислушался.

- С Людина конца тоже окружают! - безнадежно подтвердил Василий Кузьмин.

Спасения не было. Овин остановился на крыльце, как затравленный матерый волк с седой щетиною на загривке, толстыми лапами и страшною ощеренной пастью, еще сильный, но уже обреченный на гибель.

Иван, как ни тянул Потанька, не был на вече. Не хотелось попусту толкаться в толпе. Давеча по домам ходили, всем было сказано: ждать колокола, коли что - бежать на подмогу. (Старосты черных людей опасались боярского заговора.) Анна молилась в душе, чтобы обошлось. Она было начала резать хлеб к обеду, когда послышался голос колокола.

- Не почасту бьют… У Спаса? - с надеждой в отревоженных глазах сказала Анна.

- Не, вечевик!

Оба прислушались. Иван, вскочивший уже, на напряженных ногах, ссутулясь, приложив ладонь к уху. Сомнений не было. Вдали тяжко и сильно бил вечевой колокол. Началось!

- Батюшки, Ванятка, Ванюша, поберегай себя! Осподи! - бестолково суетясь, приговаривала Анна, когда Иван, суя руки мимо рукавов, натягивал зипун, опоясывался, и охнула горестно, когда, умедлив на миг, нахмурясь, он вдруг снял со стены топор и глубоко заткнул топорищем за кушак.

- Но! - прикрикнул он на посеревшую Анну, принял шапку и, не оглядываясь, выбежал на проулок.

В домах хлопали двери, с треском отлетали калитки, скрипели створы ворот. Мужики, выскакивая из дворов, кто рысью, кто скорым шагом, заправляясь на ходу, устремлялись все в одну сторону. То тут, то там посверкивала бронь, стеклянно вспыхивало лезвие - многие шли с оружием. Толпа катилась со смутным гулом, еще не рать, но уже и не мирная, снующая туда и сюда, где и дети, и старики, и жонки, - толпа одних осурьезневших мужиков. На воздухе вечевой колокол раздавался громко и грозно, покрывая встревоженные голоса, чавканье и топот ног, и уже казалось непонятно, как можно было спутать с чем-то другим его зовущий, требовательный голос.

Не задерживаясь, миновали городские, настежь распахнутые ворота. Вокруг Детинца уже цепью стояли мужики с Загородья.