Дмитрий Балашов - Марфа-посадница

Все это было уже известно, и в зубах навязло, и уже загудели нетерпеливые, но тут Борецкий возвысил голос:

- Так зачем нам московские наместники на Городце?! Казимир, король литовский, давно предлагает взять своих и оборонить нас от московского князя!

Многие знали, другие догадывались, да и собраны были те, кому можно сказать, и все-таки сказанное, наконец, впрямь, в открытую, ошеломило.

- Стой, не понял, так что, вовсе порвать с Москвой?

- Совсем?! Постой, в голове не умещаетце…

- Так вольны ли мы во князьях?!

Начался шум. Дмитрий замолк. Вместо него скоро вновь заговорил Василий:

- В пятьдесят втором году, в пятьдесят ли третьем король Казимир сам предлагал принять его наместников на Городище. Отцы наши на то не пошли.

- Страшно и Литве поддатьце!

- А не страшнее Москвы. Там всё нестроения - нам на руку!

- Не знаешь ты ляхов!

- Опять, в семидесятом, восемь лет назад, сами же ездили в Литву, к королю, и Ивана Можайского звали!

- Так на чем не сошлись?

- Дак умирились в ту пору с московским князем!

- А не стоило! Иван только еще сел, сила-то не в руках была.

- Ну и нажили бы мы войну с Москвой восемь лет назад! Небось Басенок, да Стрига, да Федор Давыдович не дети и тогда были! Сам он, что ль, рати водит?

- Решайте, господа. Без вас не решится, а с вами совершится. Что постановим, то и будет!

- Католическим попам надо запретить к нам соватьце! - подал голос славенский посадник Никита Федоров.

- Обговорено уже! - отозвался Еремей Сухощек, чей голос в делах веры, как приближенного самого архиепископа, был важнее прочих.

- И церкви свои чтоб не строили!

- И это тож.

- Совсем с Русью рвать…

- Смоленщина, да Брянщина, да Киевская Украина, да Волынь, да Полоцкая земля - тоже Русь! - значительно возразил Еремей.

- Русь-то Русь, да под ляхами. Там, слышно, стали православных больно уж утеснять ноне. Как бы не ошибитьце!

- Ошибемся, сошлем литовских наместников с Городца. Воля наша. Договор по-старому - на всей воле новгородской!

- Ну, кто присягнет? Неревляне все ли согласны? Григорий, как ты?

Тучин хмуро пожал плечами:

- Уже ведь говорили! Одним нам с Москвой не сладить. Но вот только: должны ли мы с нею слаживать?

- Опеть!

- Дак что, и лапки вверх? У тебя самого земли на Двины!

- Вот именно. По землям - надо решиться, а по разуму - не знаю… Словом, я - «за».

- Ты, Пенков?

- И я тоже.

- А ты, Григорий Михайлович?

- Я - как мир, как все.

- Иван?

- Мы с братом заедино.

- Житьи согласны? Кто скажет?

- Ефим Ревшин!

- Говори, Ефим!

Ефим круто свел брови.

- Нас в Новом Городи до двух тысяч, в одном Неревском конци боле четырех сотен семей! За всех не скажем. То - вечу решать. Иным и страшно покажет. Однако в ляшской земли тамошние дворяна в сейме больше власти имеют, чем мы тут!

- Об этом уже толковали, Ефим!

- Толковали досыти, дотолковатьце не пришлось! Добро бы хоть сотские из наших выбирались!

- И об этом говорка была.

- Была-то была! - упрямо возразил Ефим, и прочие житьи теснее подошли к нему, подбадривая товарища. - Да толку? Феофилат Захарьин против, Овин против, Яков Короб против! Ищо не всех и назвал…

- Судная грамота изменена в вашу пользу!

- Дак ее Московской князь менял! - раздались сразу несколько голосов.

- А земли отберут?

Ефим исподлобья глядел на Селезнева.

- По землям решать, как Тучин сказал, дак и мы согласны! А только чтоб в суде наших не утесняли!

- И в Совете надоть нашим быть! - подхватил Роман Толстой.

- Про Совет погоди! - остановил его Ефим. - Может, нам и свой совет нужен, от житьих, об этом сейчас все одно не сговорим!

- Ладно, пущай плотничана про себя скажут!

Григорий Берденев, сын плотницкого тысяцкого, пожал плечами:

- Уже говорено! Присягать надоть!

- Житьи пусть говорят!

- Мы - тож!

- Мы - как Арзубьев!

- Киприян кого хошь уговорит.

- Только и про то, что Ефим молвил, помнить надоть!

- Григорий Киприяныч, ты в одно с отцом?

- Я и с Ефимом Ревшиным в одно! Ну, однако, батя с Марфой Ивановной вместях думали. А наши земли тоже на Двины.

- Что Славна скажет?

Олферий Иваныч решительно выступил вперед. У зятя Борецкого был такой же, как у родителя, Немира, задиристый норов и тот же крутой лоб, толкачом, и нос отцов, большой и горбатый.

- О чем спорим? Сто лет воюем с Москвой! Пора уразуметь, кто нам главный ворог!

Но взгляды оборотились на Своеземцева. От него, а не от Олферия, зависело сейчас, что решит Славна.

Он стоял бледный, и в голове проносилось: «Да минет меня чаша сия!» Почему нет отца? Такого важного, уже не от мира сего, в последние годы, когда он постригся и стал иноком Варлаамом у себя, в Важском монастыре… И все-таки близкого, родного, кого можно было спросить в трудный час! Со дня смерти отца скоро год, а все непривычно без него, и теперь, теперь! Так он нужен в этот час, в этот миг! «Отче, просвети меня!»