Франц Энгел - Мера Любви

По мере того, как аббат входил в раж увещевания, глаза Джованни наполнялись слезами отчаяния.

— Имеющий любовь не нуждается в законе, — произнес он, срывающимся голосом.

— Да, любовь больше закона, — подхватил аббат. — Любовь превышает закон, но любовь не может противоречить закону!

— Так вы поделили, где любовь, а где нет, правильником закона? И все, что против закона — не любовь? — пробормотал Джованни задумчиво, едва слышно. — А по закону все осуждены.

— Чем же еще ты прикажешь руководиться? По-твоему, надо закон отбросить? — продолжал аббат. — Тогда каждый грешник и преступник: вор, убийца, прелюбодей, станет любовью оправдываться! Какой произвол настанет без закона! Сущий Содом!

Джованни судорожно вздохнул, от него требовали отречения, требовали признать любовь не любовью, убить в себе любовь, склонившись под властью закона, и он на мгновение допустил в душе подобную возможность, ему сделалось дурно, пришлось схватиться за решетку, чтобы не упасть, лишенный любви мир начал рушиться, Джованни в ужасе заглянул в глаза всепоглощающей смерти, всеобщего конца, на чахлом деревце рядом с ним пожухли, почернели, словно от внезапно налетевшего пламени, все листья, а бедная птичка, шуршащая в ветвях, упала на землю замертво. Джованни сморгнул слезы, прогоняя жуткое видение.

— Замысел дьявола, — он поднял глаза на своего старика-деда, уважаемого аббата отшельнической обители. — Существование без любви возможно только в аду, а вы законом изгоняете любовь из мира. Вы поставили закон выше любви. Тогда у вас, получается, и Бог под законом, — Джованни горько усмехнулся. — Ваш бог — закон! — он отступил от решетки. — Прощайте.

— Не обманывайся! — прокричал ему вслед аббат. — «Ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники Царства Божьего не наследуют!»

Джованни уже не слушал его, он постучал в дверь привратника, чтобы его выпустили, и ушел, не попросив аббатского благословения.

Вернувшись в Рим, Джованни сразу отправился в город Льва, папскую резиденцию. Он не торопился более, жажда деятельности покинула его, перед ним расстилалась серая равнина ожидания — он не знал, сколько придется жить ему без любимого: впереди безрадостной вереницей протянулись месяцы, возможно, годы, и, не допусти Господи, вся жизнь. Джованни просто требовалось занять себя чем-то, так почему бы не силфорским делом, хотя судьба жалоб на него в Курии давно перестала интересовать его, разобраться с ними не казалось совсем уж пустой затеей, в конце концов, ему предоставлялась возможность раз и навсегда отказаться от своей епископской власти.

Явившись в Папскую Канцелярию, Джованни совершенно для себя неожиданно наткнулся прямо на своего деятельного дядюшку Роландо Буонтавиани, и не успел опомниться от удивления, как ему пришлось изумляться еще того более, ибо дядя, увидев его, выразил несказанную радость:

— О, как хорошо, что ты приехал, милый мой племянник, — расцеловал Джованни дядюшка.

Оказалось, он уже два года как служит в Папской Курии.

— Так что все жалобы на тебя прямиком ко мне попали, — заявил дядя. — Ах, негодник, не заладилось у тебя в этой Англии. Ну да ничего, мы уж разберемся. Главное, что ты сам приехал, не послал представителя, это тебе только на пользу, кто же лучше защитит твои интересы? С их стороны, англичан этих, что? Бумага. Только бумага, которая, как известно, все стерпит, не покраснеет. А тут ты, живой человек. Ну, что вы там не поделили?

Джованни вкратце рассказал дяде свою силфорскую историю: и про амбиции аббата Бернарда, и про убийство декана Брендана, и про то, что если бы не маркграф Честерский, он бы сейчас тут с дядюшкой не разговаривал.

Дядя то и дело перебивал Джованни охами и ахами, а под конец воскликнул, воздев руки:

— Слава Создателю, что ты жив-здоров остался, дорогой ты мой племянник! Коли за то следует благодарить графа тамошнего, я со всем своим удовольствием. А с какой это радости ты крест нацепил?

Джованни объяснил.

— Ну, ничего страшного, Папа вмиг освободит тебя от обета, ты, мол, вынужден был его принять, потому что твой благодетель граф сделался крестоносцем, и ты поостерегся остаться без него на съедение этим хищникам. Что тебе еще оставалось делать? — всплеснул руками дядя.

— Это же нелюди какие-то, хуже сарацин, такого понаписали, ни за что на свете подобные гадости не придут в голову порядочному человеку. Сразу видно, что за народ! Тебе, значит, беспокоиться ровным счетом нечего. Ты у нас сторона страдательная, они ведь тебя чуть не убили? И выходит, все равно что выгнали? Вот мерзавцы! Потом еще оправдываются. А надо им отмазаться, начинают придумывать всякие небылицы! — горячился дядя, чуть не приплясывая вокруг уставшего и почти безучастного Джованни.