Юрий Галинский - Андрей Рублев

– Что было – видали, что будет – поглядим. Но люд московский крепко за стольную биться будет. Многие на Куликово поле ходили, мыслят: лучше умереть в поле, чем в бабьем подоле! Одно плохо, – испытующе посмотрел Зубов на Лукинича, мало в Кремнике людей начальных, кои ратное дело знают.

– Что же Остей дозволил боярам и детям боярским уехать?

– Об том долго говорить, – насупился Зубов. – А стал я на Думе кричать против, так они в дозоры гонять меня начали, – заключил он с обидой, но тут же согнал с лица хмурость, подмигнул Лукиничу: – Да бог с ними. Есть тут добрые молодцы. Тимоха Лапин, Кирюшка Хомутов, Иван Бредня… – назвал несколько знакомых воину служилых людей. – Вот бы и ты остался, а? Грамотку же ребята твои сами довезут… Ну, Антон, соглашайся! – хлопнул сын боярский увесистой ладонью его по плечу.

Многое промелькнуло в голове у Лукинича, и не последним из этого была Аленушка; молча протянул Зубову руку, соглашаясь.

Под стенами заиграли татарские дудки, застучали бубны. Десятка два ордынцев медленно подъезжали к Фроловской башне. Вперед вырвался всадник. Подскакав к воротам, стал кричать, размахивать руками. Люди на стенах притихли. Наконец разобрали: предлагает начать переговоры.

Среди приближающейся группы выделялись двое. Один – на белом арабском скакуне, в зеленой чалме и синем шелковом халате, затянутом поясом-татауром, у которого поблескивал отделанный золотом эфес дамасской сабли. Под вторым всадником коротконогая каурая кобыла, сам в одежде русского князя. Сзади и сбоку несколько татарских нойонов и мурз. Их окружали воины-нукеры с оголенными саблями.

На расстоянии перестрела от стены ордынцы остановились. Одетый в русскую одежду почтительно склонился перед татарином в зеленой чалме, показывая на крепость, стал что-то говорить с жаром. Тот важно кивнул и тронул коня.

– Диво-то какое! – крикнул кто-то неподалеку от Лукинича и Зубова. – Ведь там Семен, чадо князя Суждальского, Митрия Костянтиныча!

– Брат родный княгинюшки нашей, Евдокии?!

– Он и есть!

– Тю-тю-тю… И он с ордынцами заедино…

Всадники остановились снова – уже возле Фроловской башни. Вперед выехал князь Семен. Сняв шапку, размашисто перекрестился – над воротами была укреплена икона Иисуса Христа с негасимой лампадой. Привстал на стременах, крикнул:

– Царевич светлый Акхозя-хан с князем московским Митрием говорить хочет. А для сего, по наказу великого хана Тохтамыша, велит открыть ворота!

– Нет в Москве великого князя!

– Чего захотел – ворота ему открыть. А шиша не хочешь?!

– Эх, Семен, дух из тебя вон! А еще сродником великому князю доводишься!

– Вор! За деньгу Русь продал. Ужо мы тебя!

Со стены понеслись брань и угрозы, полетели камни. Несколько упало возле ордынцев, один ударил по голове коня, и тот, вздыбившись, выбросил мурзу из седла наземь.

– Ежли вы, московиты, так гостям встречи оказываете, то после на себя пеняйте! – заорал обозленный князь Семен. Согнув свою долговязую фигуру, припал к лошадиной гриве и поскакал назад, следом ордынцы.

А вскоре все татарские чамбулы, построившись в десятки и сотни, повернули вспять и исчезли из виду на Серпуховской дороге.

Солнце мигнуло кроваво-красными лучами в просвете туч у самой земли и село. Зажглись яркие огоньки костров на стенах насупившегося Кремля, причудливо заотражались на черной глади Москвы-реки и Неглинной.

В крепости стихал гомон. По темным улицам и площадям молчаливыми тенями двигались люди. Радость после ухода татар сменила тревога. Давно пора было дозору Зубова, которого направил вслед ушедшим степнякам Остей, пригнать с вестями в Кремль, но он все не возвращался. А неведение любой беды хуже…

Дубовая дверь, что вела из Тимофеевской башни на стену, отворилась. Свет факела озарил прилегавшее прясло – зубцы и парапет, деревянные заборола, груды камней, бревен, котлы с водой и смоловаром. Лукинич, сопровождаемый Савелием Рублевым, направился к Беклемишевской. То и дело он останавливался, пробовал, хорошо ли укреплены крыша и заборола, придирчиво оглядывал ратный припас. Пока дошли, Лукинич несколько раз присаживался у костров, разведенных пушкарями, говорил с ними об ордынцах, советовал, как лучше беречься от татарских стрел.

Наконец они добрались до высокой угловой башни, расположенной у самого берега Москвы-реки. Дальше стена, ломаясь почти под прямым углом, шла уже вдоль реки, защищать ее было поручено черному люду Гончарной слободы. Увидев, что воин собирается войти в стрельню, Савелий, смерив глазами ее пятнадцатисаженную громаду, белевшую в темноте, пробурчал: