Алексей Мильчаков - Вятские парни

Начштаба помахал Ганцыреву рукой:

— Эй, садись! Наши наступают!

Николай вскочил на передок:

— Мне к своим бы надо.

— В Глазове встретишься. Ваш полк севернее, за линией железной дороги.

В ближайшей деревне штаб и обоз остановились. К вечеру появился полковой комиссар, загорелый, ясноглазый, кожанка нараспашку.

Николай представился, повторил рассказ о себе.

— Так-так. Помначразведки? Коммунист? Выдать обмундирование, оружие! Поедешь со мной. Кстати, с лошадью умеешь обращаться?

Николай смущенно признался, что никогда верхом на коне не ездил, и промолчал, что боится лошадей.

— Ерунда. Научишься. Десять минут на экипировку.

В сумерках комиссар полка и Николай трусили по дороге на восток. Впереди за леском слышалась с небольшими перерывами пулеметная и винтовочная трескотня, изредка раскатисто гремело.

У лесочка спешились, сошли с дороги, сдали лошадей красноармейцу.

— Так вот, Ганцырев, временно возглавишь третий батальон.

Прячась за можжевеловыми кустами, прижимаясь на открытом месте к траве, они доползли до передовой цепи, лежавшей в окопчиках.

— Товарищи! — крикнул комиссар. — Это — Николай Ганцырев, ваш командир. Прошу любить и жаловать, беспрекословно по-революционному выполнять его приказы. Передайте по цепочке! На заре, после артиллерийского боя, наступаем. Желаю успеха.

Комиссар исчез.

Визжали пули. Белые таились саженях в ста за гребешком увала.

Николай пополз вдоль линии окопов, знакомясь с красноармейцами, интересуясь количеством боеприпасов, настроением.

На рассвете, когда за увалом едва заалел горизонт, с флангов ударили наши орудия. Рвали с треском воздух шестидюймовки и вдруг замолчали. Со стороны донеслось «Урра‑а‑а!»

Николая точно на крыльях подняло с земли. Размахивая револьвером, он во все горло заорал: «Вперед, урра!» Красноармейцы четырьмя шеренгами бросились за своим командиром.

В эту минуту он думал только о том, чтобы взобраться на откос, откуда беспорядочно, неуверенно стреляли. Ноги сами несли его вперед. На восток волной катилось громовое «Ур‑ра‑а!»

Войска Третьей армии, пополненные свежими силами рабочих и комсомольцев, гнали Колчака к Перми. Южнее, на отдельных участках фронта, колчаковцы, цепляясь за каждую деревню, бешено оборонялись, иногда пытаясь наступать.

Белые с трех сторон сжали городок Урем. Полк красных под пулеметным огнем был вынужден спешно отойти на правый берег речки. Арьергардная рота, в которой командовал взводом Донька, оказалась отрезанной от своих. Переправиться под градом пуль не удалось. Красноармейцы заскочили в пустовавшую школу, забаррикадировались партами.

Бой продолжался. Звенело битое стекло рам, крошилась штукатурка.

— Черт бы побрал! Мы тут, как в мышеловке. Но держись, земляки! — орал Донька, заменивший убитого ротного. — Сколько же вас налицо?

Он насчитал два десятка человек и среди них троих раненых.

— Маловато осталось. Но держись, держись, бей в гада Колчака!

Красноармейцы отстреливались, прячась за оконными косяками.

Белые, понимая, что преимущество на их стороне, прекратили бесполезную стрельбу, держа на прицеле окна и двери школы.

Бессонная тихая ночь действовала угнетающе. Хотелось есть, мучила жажда после почти двадцативерстного отступления под палящим солнцем.

Утром на противоположной стороне улицы замаячил с чердака парламентерский белый лоскут.

— Эй, герои! Выходите на солнышко сдаваться! Просяной кашей накормим!

Красноармейцы ответили молчанием.

— Нервы щупают, — облизнулся белобрысый красноармеец, затягивая ремень на животе. — Пожалуй, не отказался бы. Желтая, крупиночка к крупиночке, маслянистая. — Он прищелкнул языком.

Донька сплюнул.

— За чем же дело стало? Оставь винтовку и полезай в окно. Угостись.

Красноармеец заморгал глазами:

— Пошутил я. Для смеху.

— Ладно, — отмахнулся Донька. — Сколько же у нас боевых патронов? Э‑э, по обойме на душу не приходится? Жидковато.

Длинный день тянулся бесконечно. Беляки не стреляли, очевидно, решили взять осажденных измором. Раненые стонали: глоточек бы водицы.

Новая ночь прислонилась к окнам. Где-то далеко с перерывами бухала артиллерия.

— Эй, Калимахин, подь сюда, что я тебе скажу… — позвал сиплый голос Доньку. — Понимаешь, не вояка больше я, обескровел. Пристрели ты меня.

— Держись! Из последних сил держись! Чуешь, как наши пушки колошматят! Слышишь?