Тадеуш Боровский - Три рассказа - Смерть Шиллингера, Человек с коробкой, Пожалуйте в газ

Несут старика во фраке и с лентой через плечо. Затылок старца стукается о камни, елозит по гравию. Старикан охает и без устали, на одной ноте: «Ich will mit dem Herr’n Kommandanten sprechen» (немецкий) – хочу говорить с господином комендантом. Долбит всю дорогу со стариковским упрямством. Брошенный на машину, под сапогами, придавленный, задушенный, хрипит: «Ich will mit dem...»

– Уже успокойтесь, папаша! – смеется эсэсовец. – Через каких-нибудь полчаса будете на небесах. И поприветствуйте тамошнего коменданта от нашего имени – «хайль Гитлер!»

Другие несут девочку. Держат за руки и за единственную ногу. Слезы текут по лицу, жалобно шепчет:

– Panowie (польский), это болит... Господа, больно...

Сажают на грузовик среди трупов. Сгорит заживо вместе с ними.

Настает вечер, холодный и звездный. Лежим на балках, в пугающей тишине. На высоких столбах горят бледные лампы. За кругом света – сплошная тьма. Шаг – и человек исчез безвозвратно. Но часовые на вышках, и автоматы на взводе.

– Ботинки сменил? – спрашивает Анри.

– Нет.

– Что так?

– С меня, друг, довольно. Сыт по горло.

– Одним-то транспортом?.. А подумай, как я... С прошлого Рождества. Через мои руки, наверно, миллион прошел... Хуже всего транспорты из Парижа: непременно встречаешь знакомых.

– И что ж ты им говоришь?

– Что вот примут душ, а после увидимся. До встречи... А ты бы что говорил?

Молчу. Пьем кофе со спиртом. Кто-то открыл банку какао. Мешаем с сахаром. Черпаем горстями... Какао заклеило рот... Снова кофе. Снова спирт.

– Анри, чего ждем?

– Будет еще транспорт... Но пока неизвестно.

– Если придет, я не пойду. Не могу.

– Приперло, да?.. Что, хорошо в Канаде? – Анри добродушно усмехается и пропадает в темноте. Через минуту вернулся. – Ладно. Только гляди в оба. Будешь здесь все время сидеть. А ботинки тебе скомбинируем.

– Отстань ты с ботинками!

Клонит в сон. Поздняя ночь.

Снова antreten (немецкий), снова транспорт. Становись!

Из темноты показались вагоны. Мелькнули под фонарями, исчезли в ночи. Рампа маленькая. Круг света и того меньше. Будем работать посменно. Где-то урчат машины, пристраиваются под сходни, совершенно уже черные. Фары выхватывают деревья.

– Wasser, Luft (немецкий)! Воды, воздуха!

Все то же... десятая серия...

Автоматная очередь. Тишина.

Какая-то девочка свесилась из окошка и, потеряв равновесие, упала на гравий. С минуту лежит оглушенная. Наконец поднялась. Ходит по кругу все быстрее и быстрее. Машет руками, как на гимнастике. Тяжело дышит. И что-то такое вроде пищит на одной ноте. Свихнулась, должно быть, от духоты. Как бы и самому не тронуться...

Прибежал эсэсовец, пнул кованым сапогом. Упала. Наступил, вынул револьвер, выстрелил раз и другой... Лежит. Дрыгается. Замирает. Начали отпирать теплушки.

Иду. Пахнет теплым и сладким. Полвагона полуживых людей.

– Ausladen (немецкий)! Разгружать! – Подошел эсэсовец с переноской на шее. Посветил внутрь. – Ну, что уставились? Выгружай! – И тросточка засвистела по спинам.

Мертвый схватил меня за руку. Ладонь его, как живая, прильнула к моей. Я вскрикнул и дернулся. Убежал. Сердце стучало. Сдавило горло. Сразу же подступила муть... Меня рвало у вагона. Шатаясь, пробрался к балкам.

Лежал на добром старом железе и мечтал о лагере. О нарах без сенника. О самой малости сна. И чтобы рядом были товарищи, которые утром не пойдут в газ... И барак представился вдруг тихой пристанью. Ведь умирают другие, а ты как-никак живешь. Что-то ешь. Берутся откуда-то силы. Есть родина, дом, любимая...

Жутко мигают огни. Людская волна катится без конца – мутная, шумная, одурелая. Им кажется: сейчас начнется новая жизнь. Психологически готовят себя к борьбе за существование. Не знают, что сегодня умрут. Что золото, деньги, бриллианты, загодя спрятанные в складках и швах, в каблуках туфелек и закутках тела, никогда уже не пригодятся.

Лагерные умельцы будут копаться во внутренностях, вытянут золото из-под языка, бриллианты из матки и толстой кишки. Вырвут золотые зубы. В наглухо заколоченных ящиках отправят в Берлин.

Черные эсэсовцы довольны и деловиты. Господин Блокнот наносит последние штрихи, завершая картину: 15000.

Много, много машин поехало в крематорий.

Трупы, разложенные на рампе, забирает последний грузовик.

Канада, навьюченная хлебом, мармеладом, сахаром, пахнущая духами и чистым бельем, встала на построение. Бригадир доверху наполняет титан: золото, шелк, кофе. Это для вахты. Чтоб пропустили без обыска.

Несколько дней лагерь будет жить за счет транспорта. Есть его окорок и колбасы, варенье и фрукты. Пить его водку и ликер. Ходить в его майках и подштанниках. Торговать его золотом и шмотьем. Много чего вынесут «вольняшки». В Силезию, в Краков и дальше... Привезут папиросы, яйца, водку и письма из дома.