Тадеуш Боровский: Три рассказа: Смерть Шиллингера, Человек с коробкой, Пожалуйте в газ

– Ну, все не все... – отвечаю. – У некоторых – посылки.

– Это ты – некоторые. И твой друг. И десяток его друзей. Вы, поляки, с посылками... А евреи? А русские?.. Как же! Если бы не organization с транспортов, жрали бы вы так спокойно свои посылки... Да мы бы вам не дали!

– Дали бы. Или пухли бы с голоду, как греки. У кого жратва, тот хозяин.

– Ладно. У вас есть и у нас есть... О чем спорить?

Ясно, что не о чем. Ты имеешь, я имею... Едим вместе, спим на одних нарах... Анри режет хлеб, крошит помидоры в салат. Особенно хорошо с горчицей, если украсть из столовой.

Внизу – муравейник. Голые, потные. На нарах, в проходах. Вдоль огромной, на совесть сработанной печки – одно из местных усовершенствований, которые конюшню (на дверях еще висит табличка, что versuchte Pferde, – немецкий, – заразных лошадей ставить туда-то и туда-то)... В общем, печка превращает конюшню в уютное гнездышко на полтысячи народу.

На нижних нарах – по восемь, по десять. Костистые, вонючие. С запавшими лицами. Прямо подо мной – раввин. Накрыл голову одеялом и бубнит по молитвеннику (этой литературы – навалом). Воет, как заведенный.

– Слушай, как бы его успокоить? Орет, будто Б-га за ноги поймал!

– Слезать неохота. Пускай надрывается. Быстрее в печку пойдет.

– Религия – опиум для народа. – Это марселец – разом еврей, социалист и рантье. – Если б не верили в Б-га да в загробную чушь, давно развалили бы крематорий.

– А почему бы вам не попробовать?

Вопрос риторический. Однако марселец отвечает:

– Идиот! – Заталкивает в себя помидор и двигает губами, будто хочет что-то сказать. Жует и молчит.

Кончаем трапезу, и вдруг у дверей закипает свалка. Доходяги вскочили и спрятались под нарами. В будку блокового влетел гонец. Через минуту с величавой торжественностью вошел сам блоковый.

– Канада! Arbeiten (немецкий)! Становись! Быстро! Транспорт подходит!

– Великий Б-же! – крикнул Анри, соскочив с нар.

Марселец подавился помидором, схватил пиджак, крикнул «raus» (немецкий)! – кыш, вон с дороги! – и был таков. Зашевелились и на других нарах. Канада уходила на рампу.

– Анри, ботинки! – крикнул я на прощанье.

– Keine Angst (немецкий)! – откликнулись со двора. – Не боись!

Увязал жратву. Замотал веревками чемодан, где лук да помидоры с отцовского огорода в Варшаве приткнулись к португальским сардинам, а люблинская грудинка (это от брата) обложена сушеными фруктами из Салоник... Увязал, натянул брюки, скатился с нар.

– Platz (немецкий)! – крикнул, протискиваясь среди греков. – На место! По местам! – Расступились.

– Allez, allez, vite, vite (французский)! Давай, давай, живее!

– Was ist los (немецкий)? Что такое?

– Хочешь пойти на рампу?

– Могу.

– Тогда бегом. Как раз людей не хватает. Я с бригадиром уладил. – И выпихнул меня из барака.

Построились. Кто-то переписал номера. Кто-то крикнул от головы: «Марш»!.. И припустились к воротам под вопли разноязыкой толпы, которую кнутом загоняли в бараки. Высокая честь – трудиться на рампе.

– Левой, раз-два-три! Links, zwei, drei, vier! Muetzen ab (немецкий)! Шапки долой!

Распрямились. Руки по швам. Идем мимо вахты. Бодро, пружинисто. Почти грациозно. Заспанный эсэсовец с рапортичкой в руках вяло двигает пальцами, провожая каждую пятерку.

– Hundert (немецкий)! Сотня! – рявкнул, едва миновала последняя.

– Stimmt (немецкий)! – гаркнули от головы. – Точно!

Марш-марш! Шире шаг! Наддали!.. Полно часовых. Молодые, с автоматами. Лагерь 2-B... Нежилой C... Чешский... Карантинный... Мимо немецкого госпиталя. Среди позабытой, точно с луны, зелени, – такой буйной и яркой в многодневном палящем зное... Какие-то бараки. Опять часовые. Шоссе... И вот она – рампа.

То был идиллический провинциальный перрон на тихой затерянной станции. Прямо с картинки. Посыпан гравием. И деревья шумят. На отшибе – крошка-барак, меньше, чем будка стрелочника. А дальше огромными кучами – рельсы, шпалы, балки, щитовые домики, кирпичи, щебень, колодезные кольца. Здесь отгружают товар в Биркенау. Строительный материал – для обустройства лагеря. И человеческий – в газ. Повседневные трудовые будни: въезжают грузовики, забирают доски, цемент, людей...

Расставили часовых. На рельсах, на балках. В зеленой тени силезских каштанов. Тесным кольцом окружили рампу. Отирают пот, пьют из манерок. Пекло. Солнце будто застряло в зените.

– Разойдись!

Садимся в тени под рельсами. Голодные греки... Дьявол их ведает, как прошмыгнули, – и вот, промышляют. Нашли банку консервов, заплесневелые булки, сардины...