Наталья Павлищева - Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без

– Знаешь что, постой здесь, а я распоряжусь о завтраке и сделаю для вас всех сюрприз!

Завтрак удался на славу: из деревни принесли сметану, молоко, яйца, сыр… вкусно пахло свежим хлебом, было весело и неожиданно легко.

Сад действительно был огромным и страшно запущенным. Сестры смеялись: не во времена ли Абрама Петровича Ганнибала его сажали? Оказалось, немного позже, при Петре Абрамовиче. Но росли в нем только яблони, других фруктов не нашлось. Наталья Николаевна вздохнула: придется просить брата, чтобы варенья наварили в Заводе. Просить ни о чем не хотелось, но деваться некуда…

А вот дом совсем невелик – включая переднюю, шесть комнат, маленьких, тесных, разместились с трудом.

– Азя, а что будет, если гости приедут?

– Кто к нам в такую глушь приедет?

– А вдруг?

– Императорскую семью ждете, мадам?

– Со всем двором вместе!

Сестры от души хохотали:

– А двор вот на том лужке разместим! Фрейлины справа, кавалеры слева…

– Прямо в кустиках и, чур, не подглядывать!

– И в нашу баню очередь по записи.

– Нет, баня такого не выдержит.

Потом Наталья Николаевна вздохнула:

– Не стоит портить этакую красоту присутствием двора.

– А двор разве не красота?

– Не такая…

– Решено, Таша, не станем двор в гости звать, обойдемся местным старостой.

И снова смеялись почти до слез…

Но настоящие слезы были не там…

Еще в ноябре Пермагонов закончил работу над памятником на могилу Пушкина, но Наталья Николаевна попросила отложить установку до ее приезда. Теперь предстояло установить памятник, а для этого нужно извлечь из земли гробы с телами Надежды Осиповны и Александра Сергеевича, соорудить кирпичный склеп и только затем уже делать цоколь и устанавливать сам памятник и ограду.

Потому сначала Наталья Николаевна поехала в Святогорский монастырь, где могила Пушкина пока венчалась простым деревянным крестом.

Но и туда добираться не на чем, своих лошадей нет, брат обещал прислать их старых из Завода, но дальше обещания дело не шло… Наталья Николаевна попросила у соседей – Осиповых. Идти к Осиповым неимоверно тяжело, словно на самый строгий суд, даже тяжелее, чем к Сергею Львовичу. Однако Наталья Николаевна понимала, что делать это нужно, хотя бы потому, что там ближайшие друзья Пушкина по его счастливым, пусть и трудным дням в Михайловском.

Была еще одна причина – ревнивая Наташа гнала от себя мысль, что в Тригорском Пушкин был страстно влюблен в Анну Керн, во всех сестер Осиповых, а еще в свой последний приезд сюда, то есть за полтора года до гибели, в младшую из них – Машу. Даже после смерти она ревновала мужа. Ревновала к вот этой страсти, пусть прошлой, былой, пройденной им, но не забытой… Словно та давняя влюбленность в Керн крала у нее часть Пушкина.

А еще чувствовала, что если в блеске света ей удавалось не показывать своей ревности, разве что следовали домашние скандалы, то здесь, в душевной обстановке, непременно выдаст, и это будет неприятно всем, поссорит ее с Осиповыми и оскорбит память Пушкина. Наталья Николаевна до такой степени чувствовала себя подотчетной этой памяти, что «пригляд» получался много строже маменькиного. При жизни Пушкин знал о каждом ее шаге, каждой мысли, но и теперь, после гибели, она все так же мысленно рассказывала ему все. Эта собственная цензура жизни была строже любой прежней.

Осиповы приняли вдову сначала несколько настороженно: красавица, несмотря на все перенесенные потрясения и беды, она осталась неимоверной красавицей, причем петербургской красавицей. Неразговорчивость показалась надменностью, скромность холодностью, приветливость воспринималась недоверчиво, как дань светскости…

Но коляску, конечно, дали. Сейчас для Натальи Николаевны это было важнее даже мнения Осиповых, ничего, она успеет показать Прасковье Александровне свою благодарность…

В Святогорский монастырь поехали с детьми и Александриной. У Ази глаза на мокром месте от самого Михайловского. Однажды, еще в Заводе, она осторожно спросила сестру:

– Таша, простишь ли ты когда-нибудь меня за то…

Наталья Николаевна почти недоуменно посмотрела на любимую сестру:

– Азя, никогда не заговаривай об этом. Я этого не помню. И не казни себя.

Но та помнила и сейчас, направляясь к могиле зятя, попыталась повиниться снова. Таша, глядя прямо перед собой, тихо произнесла:

– Азя, он своей смертью очистил нас всех. Всех, понимаешь, даже Дантеса…

Александрина вдруг раскрыла ладонь и протянула Наталье крестик, отданный ей Пушкиным перед самой смертью: