Евгения Яхнина - Разгневанная земля

— Решение принято, генерал Надь Шандор! — Гёргей говорил резко. — В нашей революции переплелись многие пути. А в лабиринте прямая дорога, как правило, приводит к тупику… Я затрудняюсь объяснить вам, почему считаю самой важной и неотложной задачей очистить Буду от неприятеля, — это подсказывает мне интуиция главнокомандующего. Президент вправе отменить моё решение и отстранить меня от руководства армией. Но, может быть, вы, Надь Шандор, предпочитаете при таких условиях уйти в отставку?..

— В отставку? О нет! Я предпочитаю остаться и действовать в самых опасных местах.

Непосредственное руководство осадой Буды принял на себя Гёргей.

Войти в доверие к Гёргею было не просто. Он приближал к себе людей только после того, как убеждался в их беспредельной преданности. Мартош открыто выражал своё преклонение перед генералом, и тот, присвоив Яношу чин лейтенанта, назначил его своим младшим адъютантом и постоянно давал ему срочные поручения. Часто Яношу приходилось ездить к коменданту Коморома генералу Гюйону за разного рода сведениями, касающимися вооружения крепости. Сведения эти нужны были командующему, чтобы убедиться, точно ли исполняются его приказы о передвижении полевых орудий из Коморома к стенам Буды.

В Пеште медленно налаживалась мирная жизнь: генерал Аулих распорядился вывезти оттуда все дальнобойные орудия, чтобы лишить коменданта Буды оснований бомбардировать город. Однако по приказанию коменданта Буды время от времени обстреливали улицы Пешта и производили там большие разрушения. Население столицы было постоянно настороже, госпитали открывались в местах, недоступных для неприятельских снарядов.

Но жизнь на улицах с каждым днём становилась всё оживлённей.

В тот вечер, когда Янош наконец выкроил свободный час, чтобы повидать свою мать, на плохо освещённых улицах Пешта слонялось много народа.

Он прошёл почти весь город из конца в конец, пока добрался до каменоломни.

В низком сводчатом полуподвале керосиновая лампа тускло освещала десятка два обитателей, занятых вечерней трапезой. Ели не спеша и мало разговаривали, как привыкли делать люди после трудного рабочего дня.

Офицерская форма Яноша сразу привлекла к нему внимание.

Он остановился на пороге, всматриваясь в женские лица.

— Здесь живёт Марика Мартош из «Журавлиных полей»?

— Сыночек!..

— Ты ли, Янош?

Янош не узнал широкой спины отца и за ней не заметил было Марики. Но вот отец поднялся со скамьи, и теперь Янош увидел их обоих.

Иштван неожиданно явился только этим утром к Марике. Он долго разыскивал жену. Когда из «Журавлиных полей» бежали неприятельские солдаты, Иштван поспешил домой. Но Марики он там не нашёл. Односельчане рассказали, что ей жилось голодно и она подалась в город. Никто не знал твёрдо, но, как слышно, служит она подметальщицей в пештских каменоломнях. Тут, добравшись до города, и нашёл её Иштван.

И вот к вечеру того же дня обитатели подвала стали свидетелями встречи трёх Мартошей.

В помещении стало тихо. Никто не касался пищи.

Марика улыбалась и гладила сына по голове.

Он рассказал, за что был дважды награждён: сперва — чином капрала, потом — лейтенанта. Рассказал и о том, как недавно был у Каталины в Дебрецене, какой красавицей она стала!

Иштван слушал сына молча. Но при имени Каталины он вдруг помрачнел:

— Эх, Игнац, Игнац!.. — прошептал он и смахнул слезу.

— Будет тебе, — стала утешать мужа Марика. — Сын пришёл, про радость свою рассказывает, а ты в слёзы!.. Наша с тобой жизнь почитай что прошла, а для молодых, она вся впереди. Видишь, как у сына глаза-то заблестели, как про Каталинку упомянул? А ты, Янош, запомни: сколько раз, бывало, мы с Игнацем прикидывали, как бы вас с Каталиной повенчать… Каталинка для тебя с детских лет словно самим богом назначена. Хоть и строптивая, да всем вышла! Сведёт тебя снова с ней судьба, скажи ей напрямик… Как отец с матерью судили, пусть так оно и будет…

Янош только улыбался, слушая Марику, а когда она кончила, весело ответил, встав во фронт:

— Не смею ослушаться, госпожа Иштванне!

Заулыбался и Иштван, любуясь офицерской выправкой сына.

— Но ты, отец, ещё ничего не рассказал о себе…

— А что рассказывать-то? Жизнь была не сладкая… Снова леса да болота. Снова австрийские тылы. Держался я больше отряда Аронфи, пока австрияк не отсёк у него правую руку, когда мы отбили обоз с провизией… Дурак тот немец аль спьяна сунулся один супротив десятерых. Свою голову сложил, но и грузчика вывел из строя. Долго культяпка не заживала. А когда поправился Аронфи, как раз взяли Пешт. Тут теперь он, газетой торгует.