Даниил Мордовцев - Царь Петр и правительница Софья

— Кто ты, сказывай, и для чего здеся-тка?

— Я Хомяк, карла царицын, — отвечает дрожащий человечек.

— А какой царицы?

— Царицы Натальи Кирилловны.

— А! Нарышкиной, Кирилловны… Так ты должен знать, где спрятаны Кириллычи. Сказывай!

— Я не знаю… не видал… лопни глаза — утроба.

— А! Запираешься! Так мы тебя в окошко выкинем на копья, как козявку.

И один из стрельцов берет его за шиворот и несет к окну, поминутно встряхивая: «Скажешь, бесенок, скажешь!»

— Скажу! Скажу! — отчаянно молится несчастный.

Его спускают на пол, и он падает… Его поднимают за волосы.

— Ой-ой! Скажу… пустите душу!.. Он в церкви, у Воскресения на Сенях, под престолом.

Толпа кинулась на Сени. Там, на переходах, они нашли в одном углу какой-то незапертый сундук и открыли его. Блеснула чья-то лысая маковка, шитый кафтан…

— Еще нашли!

— Кого? Вытаскивай живей!

И этого схватили за шиворот, за шитый жемчугами козырь, и вытащили из сундука. Это был высокий сухощавый старик с жидкою седою бородою и в очках.

— А! Ларька — дьяк! Ларивон Иванов, думная крыса, тебя нам и надо.

Это был действительно думный дьяк Ларион Иванов. Стрельцы его очень хорошо знали, потому что он одно время управлял стрелецким приказом, и очень солоно пришлось стрельцам его управление: он не давал им потачки.

— Здравствуй, Ларька! — издевались стрельцы, толкая его из стороны в сторону.

— Ты нас вешал, а теперь попляши перед нами!

— На крыльцо его! На копья!

Несчастный дьяк хоть бы слово проронил: он знал, что это бесполезно. Его повалили и потащили по переходам, чтобы сбросить с крыльца.

— Ловите, братцы, Ларьку — дьяка, — кричали палачи, бросая свою жертву на копья.

— Муха в золотых очках и в золотном кафтане, лови ее.

— Вот же тебе, крапивное семя! Не жужжи!

И его рассекли на части. Другие, толкая бердышами в спину карлика Хомяка, шли гурьбой к церкви на Сенях.

— Аль Ивашка Нарышкин у сенных девушек под подолом прячется? — глумились злодеи.

— Не Ивашка, а Афонька, он охочь до девок дворских да постельниц.

Стрельцы ворвались в церковь в шапках.

— Легче, дьяволы! — остановил их Озеров. — Это не кабак… Шапки долой!

Стрельцы сняли шапки. Хомяк молча указал на алтарь.

— Тамотка? Ладно, найдем.

И самые смелые направились в алтарь. Вскоре они вытащили из-под престола трепещущего Афанасия Кирилловича и повели из церкви.

— Сказывай, где твой брат Ивашка, что надевал на себя царскую диодиму?

— И скифетро, и яблоко в руки брал.

— И на чертожное место садился воместо царя… Сказывай, где он?

— Не знаю, — был ответ, — видит Бог, не знаю.

Его вывели на паперть. Внизу толпа волновалась и кричала. Видно было, что еще кого-то поймали.

Снова стали допрашивать Афанасия Нарышкина. Он молчал.

— Полно его исповедывать! — закричали иные. — Мы не попы.

— Ивашка и без него не уйдет, добудем.

— Верши его! Кидай сюда!

И этого рассекли на самой паперти и сбросили на копья.

— Любо ли, братцы? — кричали разбойники к толпе, собравшейся внизу.

— Любо! Любо! — отвечали им, но далеко не дружно. Ивана Нарышкина так-таки и не нашли. Между тем приближался вечер. Стрельцы и устали, и проголодались, а потому окончательное избиение своих «лиходеев» отложили на завтра и, расставив вокруг дворца и по всему Кремлю крепкие караулы, вышли на площадь.

На площади ожидала их новая жертва. Между Чудовым монастырем и патриаршим двором поймали знаменитого боярина и воеводу Григория Григорьевича Ромодановского с сыном Андреем. Это тот Ромодановский, что вместе с гетманом Самойловичем отбивал когда-то от Чигирина турецкие войска, приведенные на Украину Юраскою Хмельницким, который в то время писался под универсалами: «Божиею милостью мы, Гедеон — Георгий — Венжик Хмельницкий, князь русский и сарматский, князь Украины и гетман запорожский».

Стрельцам тогда солоно пришлось под Чигирином, и они злились на Ромодановского. Теперь они рады были сорвать на нем свой гнев.

— А! Попался, старый ворон! Теперь закаркаешь!

Со старика сбили шапку, драли за волосы, рвали бороду, били по щекам.

— Это тебе за Чигирин, ина! Бери да помни!

— А помнишь, какие обиды ты нам тогда творил! Холодом и голодом нас морил!

— Ты изменою отдал Чигирин туркам! Ты стакался с Юраскою да с Шайтан — пашою… Вот же тебе, ешь!

— И сынка туда же! Яблочко недалеко от яблоньки падает, и такое же червивое.

И отца, и сына убили тут же.

— Любо ли? Любо ли?