Даниил Мордовцев - Царь и гетман

На другой день царь послал Павлушу пригласить к себе преосвященного по делу. Около архиерейского дома, по обыкновению, стояли толпы, толкаясь по делу и без дела. Увидев молоденького царского денщика, толпа заколыхалась, догадавшись о цели посольства Ягужинского.

— За архиереем идет от царя…

— Ох, светики! Так выдет сам — от батюшка?..

— Знамо, чу, выдет…

— К царю — ах, матыньки!

— Сюда, робята! Сам выдет…

— Ой ли! Что ты!

— Пра!.. К царю, слышишь…

В архиерейском доме Ягужинского встретил толстый, с добродушным лицом келейник, который тотчас же доложил о приходе царского денщика и затем, воротившись в приемную, просил его следовать за собою, извиняясь, что владыка несколько устал за службою и теперь отдыхает.

Павлушу ввели не то в кабинет, не то в молельную, уставленную иконами в дорогих окладах. У икон теплились лампадки, и свет их, смешиваясь с дневным светом, проникавшим в окна, производил такое впечатление, как будто бы в комнате должен был находиться покойник…

Павлуша почувствовал, как холодный трепет прошел по телу — в комнате действительно был покойник!.. Господи! Что это такое!

В переднем углу, головою к образам, стоял на полу простой дубовый гроб — в гробу-то и лежал покойник… но он был жив: бледное, усталое лицо смотрело из гроба кроткими, приветливыми глазами… Это был святитель Митрофан!

Павлуша окоченел на месте…

— Мир ти, юноше! — тихо проговорил голос из гроба.

Святитель силился приподняться, но не мог от слабости.

Келейник нежно наклонился к нему и, как ребенка, приподнял из гроба… В гробу в изголовье лежали дубовые стружки… Какова постель!

Святитель приблизился к Павлуше и благословил его. Юноша с трепетом и благоговением припал к худой, сухой и холодной руке архиерея, который ласково глядел в смущенное лицо посланца.

— Ты от царя, сын мой?

— От царя, владыко, — был робкий, едва слышный ответ. — Его царское величество указал просить…

— Явиться к царю?

— Да… пожаловать, святой отец…

— Буду, неукоснительно буду… А ты денщик царев?

— Денщик, святой отец…

— Молоденький какой… А трепетна служба на очах у царя, ох трепетна… Близко царя — близко смерти…

Павлуша молчал. Что-то невыразимо доброе звучало в голосе святителя… это забытый голос матери… Павлуше плакать захотелось…

— А как имя твое, сын мой?

— Павел Ягужинский, владыко.

— Павел Ягужинской… Не российского, видно, роду?

— Я из Польской Украйны, святой отец…

— Так-так… От запада прииде свет — все от запада… Там, на западе, солнце долее стояло, чем на востоце — по повелению Иисуса Навина… Такова воля Господа — ныне от запада свет, — говорил, словно про себя, святитель, тихо качая головой. — А нам пора в могилу… вот моя ладья — вечная ладья тела моего бренного…

«Да не смущается сердце ваше — веруйте в Бога и в мя веруйте — в дому отца моего обители многи суть», — слышится протяжное, за душу хватающее чтение: это читает кто-то в соседней комнате.

«Господи! Что за страшная жизнь!» — щемит в душе у Павлуши, и он готов разрыдаться, но сдерживается…

— Доложи, сын мой, царю, что немедлительно приду к нему, — прерывает тягостное молчание архиерей.

Павлуша кланяется, и глаза снова падают на ужасный гроб… Это страшнее кладбища!

Через несколько минут архиерей в сопровождении своего келейника вышел из дома. Толпа, стоявшая у ворот и на площади, казалась еще многочисленнее. Едва показался старый епископ, как все обнажили головы: многие крестились. Толпа разом нахлынула к своему любимцу; он кротко улыбнулся, поднял свои добрые глаза к небу, как бы прося благодати у невидимой силы, и стал благославлять направо и налево: «Благодать Святаго Духа… благодать Святаго Духа… благодать Святаго Духа»…

Архиерейский дом отделялся от нового царского дворца только площадью, и архиерей направился к царю пешком, как он обыкновенно посещал норы и язвины бедных и рабочих…

Царь смотрел в окно на шествие святителя… Что это было за шествие! Рабочие бросали на землю свои зипуны, бабы платки и холсты, чтобы только святые ноги архиерея прошли по их одежде… Иные целовали следы этих ног, брали из-под них землю и навязывали на кресты, бабы подносили своих детей… Только младенческий народ так непосредственно умеет ценить святость и истинную доброту человеческую…

— Владычица! Упадет кормилец…

— Из гроба, чу, встал светик наш…

— Ох, матушки! Из гроба…