Юрий Крутогоров - Повесть об отроке Зуеве

Неясный шорох заставил обернуться. Шагах в двадцати, у ноздреватого валуна, стояла матерая волчица с оскаленной пастью. Волчица отряхнулась, протяжно заскулила. Созывала стаю? Собирала силы к прыжку? Желтая слюна текла изо рта.

Зуев был безоружен, даже ножа не взял. Да что нож — такого зверя можно положить только пулей.

До чума саженей пятьдесят. Не добежать. Всей тяжестью волчица вскинется на загорбок. Вот так ни за что пропасть!

— Ва-ну-у, Ерофее-ев! — в ужасе закричал Вася.

Зверь подвинулся вперед.

Вася зашел за дерево, подпрыгнул, пальцы соскользнули с нижней ветки. Еще раз — не достал.

— Вану-у-у, Ерофее-ев…

Волчица тявкнула. Вася уже мог разглядеть ее коричневые зрачки, низко опущенный живот с крупными, налитыми молоком сосками. Брюхатая, а оттого еще более опасная.

Зуев скинул полушубок. Улучить момент, накинуть на морду. Руки дрожали.

И тут грохнул выстрел. Волчица отпрянула — мимо. Из чума бежал Вану. Перезаряжать ружье не было времени. Метнувшись в сторону, волчица взревела, бросилась к лиственнице. Остяк достал из-за голенища мехового сапога длинный, по локоть, кинжал, поднял его над головой и могучим швырком пустил в оторвавшегося от земли зверя. Кинжал по самую рукоять вошел в правый глаз волчицы…

— Васи, зачем по ночам один ходишь?

Зуев молчал. Дрожь била его тело.

Когда-то юнга Колумбовой каравеллы «Санта Мария» встретил утро истошным криком: «Благословен будь день!..» Теперь Вася просыпался с одной мыслью: благословен будь миг, когда на горизонте покажутся морские воды. Нетерпение гнало его, опережало бег оленей, подхлестывало ноги. Взбежал на небольшой холм: что впереди? Под ногой осел камень, укутанный в белый лишайник.

Подбежал Ерофеев:

— Эге-ге-ге, холм могильный!

Под напором деревянного дрына глыба легко отвалилась, обнажив темную расщелину. Разобрали камни. В неглубокой яме лежали два скелета, заржавленные мечи, наконечник от алебарды, железная уключина от лодки.

Зуев поднял меч. Он был прям, обоюдоостр, длиной не более вытянутой руки.

Ерофеев утер лоб.

— Кто бы это?

— Да уж не самоеды.

— Почем знаешь?

— Откуда бы у них мечи? Опять же — алебарда. И уключина.

— Выходит, русские.

— Полагаю, что так, — сказал Зуев. — Скорее всего — новгородцы. На Югру шли. Или возвращались домой.

— За узорочьем ходили.

— На ладьях, а дальше посуху.

— Так это ж когда могло быть?

— Лет двести назад, пожалуй. Вольные люди, вроде тебя, Ерофеев.

— И вот где смертушку нашли.

— Надо могилу камнями закидать, — сказал Зуев.

Ерофеев скрутил цигарку. Последний табачок… Высек огонь. Злыми глазами смотрел, как Вася заделывает смертный холм. Блаженный малый, право же… На кой ляд сдалась Карская губа, пропади она пропадом! Шумский помер, за ними теперь черед. Как новгородцы, сгинут под каменной могилой. Никто и не узнает, куда подевались. Было б за что помирать…

Вану стоял рядом с Ерофеевым, насмерть перепуганный. Вид скелетов в самом деле был ужасен — эти пустые глазницы, дырка вместо носа, позеленевшие зубы…

— На кой меч взял? — хмуро спросил дончак.

— А как же. Вернусь в Санкт-Петербург, там знатели определят, кто когда здесь шел.

— В Санкт-Петербург он вернется! — возопил Ерофеев. — Да кому все это надо? А ну, остяк, поворачивай нарты! Кончилось мое терпение.

— Да ты что, казак?

— А то. Поворачивай нарты!

Вану посмотрел на Зуева.

— Ну? — ждал Ерофеев. — Кому сказано!

Зуев утирал простуженный нос.

— Погоди, казак.

Вану жевал табак. Водку справно пьет Ерофеев. Птиц и разных зверей уверенной рукой бьет Ерофеев. Он и человека забить может. Как в Обдорском городке схватил ружье: «Пойду самоеда стрелять». Рука бы не дрогнула.

А Зуева остяк не боится. У Зуева голос тихий, если и прикрикнет, устыдится своего гнева. А кто в Небдинске юрты выручать поехал? Шаман принял его, разговаривал. Старейшины почтили вниманием. А как Зуев уломал косоглазого обдорского атамана? Показал бумагу. Тот сразу переменился. Все должны слушаться Васю — вот что писано в той бумаге.

— Ты плохо говоришь, Ерофеев, — сказал наконец Вану.

— Пшел ты!..

— Плохо, плохо.

— Тварь! — рассвирепел дончак. — Ты еще будешь учить. Я тебя своими руками сейчас придушу. Тебе ж цена полушка в базарный день. Все ваше племя собачье пяти рублей не стоит.